Невидимка из Салема
Шрифт:
– Да… – произносит женщина. – То есть, вам известно, что тут произошло?
Я не столь наблюдателен, но мужчины посещают эту ночлежку довольно редко. Есть другие места, куда они могут пойти. Для женщин же, наоборот, выбор подобных заведений не столь велик, потому что большинство таких мест отказывает тем, кто злоупотребляет наркотиками или алкоголем или же занимается проституцией. Женщинам полагается либо первое, либо второе, но не все сразу. Но загвоздка именно в том, что у большинства – обе проблемы. «Чапмансгорден» является исключением, поэтому сюда приходит много женщин. Чтобы войти,
Очень вероятно, что это женщина, и, судя по всему, она мертва.
– Можно мне?.. – говорю я и делаю шаг к ней.
– Мы ждем экспертов, – произносит ее коллега за моей спиной.
– А Мартина там?
– Кто? – переспрашивает женщина удивленно и смотрит в блокнот.
– Управляющая, – отвечаю я. – Мы – друзья.
На ее лице появляется скепсис.
– Вы имеете в виду Матильду?
– Да. Точно.
Я снимаю ботинки, беру их в руки и прохожу мимо женщины-полицейского ко входу.
– Эй! – Она резко хватает меня за руку. – Вы останетесь здесь.
– Я просто хочу посмотреть, как там моя подруга.
– Вы даже не знаете, как ее зовут.
– Я знаю, как вести себя на месте преступления. Просто хочу убедиться, что с Матильдой все хорошо.
– Это ничего не значит. Я вас все равно не пропущу.
– Две минуты.
Женщина-полицейский долго смотрит на меня, потом отпускает мою руку и снова бросает взгляд на часы. Кто-то громко стучит в дверь внизу, сильно, настойчиво. Она оглядывается в поисках коллеги, который был на лестнице, но сейчас не виден.
– Подождите здесь, – говорит она. Я улыбаюсь и киваю в ответ, пытаясь, чтобы это выглядело искренне.
Внутри тихо, как на кладбище. Потолок нависает над головой, паркет на полу разбит во многих местах. Весь приют – это большая прихожая, столовая с кухней, туалет, душ, кабинет и, как мне кажется, спальная комната в самом конце квартиры. Пахнет как в стариковском гардеробе. У двери, на полу, стоит корзина с приклеенным листком бумаги, на котором от руки написано «ТЕПЛАЯ ОДЕЖДА». Из-под вязаного свитера я вытаскиваю пару перчаток.
Справа от большой прихожей находится красивая, чистая кухня с квадратным деревянным столом и парой резных стульев. За столом, напротив мужчины в полицейской форме, сидит Матильда, напоминая старую птицу с заостренным профилем и кудрявыми седыми волосами. Она отвечает на вопросы тихим, спокойным голосом. Они поднимают головы, когда я подхожу к ним и киваю Матильде.
– Вы из отдела по борьбе с насильственными преступлениями? – спрашивает мужчина.
– Конечно.
Полицейский с подозрением смотрит на перчатки у меня в руке, а я смотрю на пол, на котором виден четкий отпечаток обуви. Это след не от ботинка, а скорее от какой-то спортивной обуви. Я приставляю свой ботинок к отпечатку и вижу, что у меня такой же размер обуви, как и у того, кто недавно здесь был.
– Где другие женщины?
– Здесь была только она, – говорит Матильда.
– Вы знаете, кто она?
– Она заходила сюда несколько раз летом. Мне кажется, ее зовут Ребекка.
– С двумя «к»?
– Не знаю точно, но думаю, что да.
– А ее фамилия?
Матильда
– Сказано же вам, что я даже не знаю точно, как пишется ее имя.
Из прихожей, мимо кухни, я попадаю в спальную комнату. Стены бледные, увешанные картинами. Через широко открытое окно внутрь пробралась холодная августовская ночь. Вдоль стен расставлены восемь кроватей. Все покрывала разные: некоторые с цветами, как обои в квартире семидесятых годов, другие – ярко-синие, зеленые или оранжевые, третьи – покрыты непонятными рисунками. На каждой кровати видны номера, грубо вырезанные на деревянных спинках. На седьмой кровати, предпоследней в комнате, на боку, спиной ко мне, лежит человек, одетый в светлые джинсы и вязаную кофту. Видны темные, неухоженные волосы. Я кладу свои ботинки на пол и надеваю перчатки.
Люди стреляют, режут, душат, избивают друг друга, тонут и гибнут в автокатастрофах… при этом преступления могут напоминать точную, эффективную операцию хирурга или же походить на кровавую средневековую казнь. В этот раз жизнь оборвалась внезапно и тихо, почти незаметно.
Если б не маленький кроваво-коричневый след на ее виске, то можно было подумать, что женщина просто спит. Она молода – от двадцати до двадцати пяти, или того меньше, но тяжелая жизнь оставляет свой отпечаток на лице человека. Я наклоняюсь к ней, чтобы лучше рассмотреть входную рану. Она чуть больше, чем канцелярская кнопка. Немного крови и пороховой копоти попало ей на лоб. Кто-то, стоя у нее за спиной, выстрелил из пистолета мелкого калибра.
Проверяю ее карманы. Они пусты. Одежда выглядит нетронутой, под вязаной кофтой виден кусочек нижнего белья, но ничто не указывает на то, что ее тело было подвергнуто тщательному обыску. Я аккуратно ощупываю бок, плечи и спину в надежде найти что-то, чего не должно там быть. Под закатанным рукавом кофты видны следы многочисленных уколов на локтевом сгибе, но картина не столь отталкивающая, как это обычно бывает. Казалось, что девушка действительно старалась сделать укол в вену максимально аккуратно.
Позади слышатся шаги Матильды. Она останавливается в дверях, словно боится зайти.
– Окно, – говорю я. – Оно всегда открыто?
– Нет. Обычно мы закрываем окна. Когда я вошла, оно тоже было открыто.
– Она была проституткой?
– Думаю, да. Пришла сюда час назад и сказала, что ей нужно переночевать. Большинство женщин придут чуть позже.
– У нее что-то было с собой? Одежда, сумка?
– Ничего, кроме того, что на ней надето.
– Это ее собственная одежда?
– Да, наверное. – Матильда шмыгает носом. – По крайней мере, ее одежда не отсюда.
– На ней была обувь?
– Посмотрите рядом с кроватью.
Черные кроссовки фирмы «Конверс» с белыми шнурками, слишком толстыми для таких ботинок. Она купила их уже потом и заменила ими оригинальные. Шнурки грязные и потрескавшиеся. Девушка хранила в них капсулы. Я поднимаю один ботинок и, прежде чем поставить его на место, изучаю ничем не примечательную, темно-серую стельку. Достав мобильный, подношу его к лицу жертвы и делаю снимок на камеру. В свете маленькой вспышки камеры телефона ее кожа выглядит болезненно бледной.