Невидимки

Паланик Чак

Абсолютно незнакомые нам люди в пиджаках стоят в линолеумном проходе и наблюдают за нами. Это походит на телевизионные ток-шоу, где так легко быть откровенным в присутствии целой студии народа. Можно болтать что угодно, главное, чтобы тебя слушали.

–  Эви, дорогая, - говорю я.
– Многие в нашем классе - гораздо хуже нас с тобой. Вот только знай меру, когда накладываешь румяна.

Мы поворачиваемся к зеркалу и смотрим на свои отражения. За нашими спинами тройной ряд наблюдающих из темноты.

–

 Возьми вот.
– Я подаю Эви маленький спонж.
– Растушуй.

И Эви начинает плакать. Когда на тебя смотрит толпа зрителей, эмоции накалены до предела. Все заканчивается приступом смеха или слезами, чего-то среднего не бывает. Бедные тигры в зоопарке! На них постоянно глазеют. Вся их жизнь - большая опера!

–  Понимаешь, я перебарщиваю с румянами не просто из желания быть блистательной топ-моделью, - говорит Эви.
– Все дело в том, что мне жутко не хочется стареть. Когда я думаю о том, что с каждым днем становлюсь старше, на душе делается невыносимо гадко.

Эви с трудом сдерживает слезы, сжимает в руке маленький спонж и продолжает:

–  Когда я была ребенком, мои родители хотели, чтобы вместо меня у них рос мальчик. Я чувствовала себя отвратительно!

Иногда мы приходим сюда на высоких каблуках и разыгрываем драку - притворяемся, что с наслаждением лупим друг друга по губам, как будто из-за парня, которого обе хотим. А бывают и такие дни, когда в присутствии ротозеев и я, и Эви признаемся, что мы вампиры.

–  Да, - говорю я.
– Мои родители тоже когда-то надо мной издевались.

Интерес толпы должен поддерживаться постоянно. Эви проводит рукой по волосам.

–  Кстати, я проколола гребешок, расположенный между анальным отверстием и нижним краем влагалища, - сообщает она.

Я плюхаюсь на кровать - перемещаюсь в центр сцены, - обнимаю подушку, поднимаю голову и смотрю в потолок.

–  Не то чтобы предки били меня или заставляли пить кровь, как делают сатанисты, - вещаю я.
– Просто они больше любили моего брата, потому что он был изуродован.

Эви тоже перемещается в центр комнаты. Она останавливается у торшера в стиле первых переселенцев и возвышается надо мной, словно фонарный столб.

–  У тебя был изуродованный брат?

Кто- то из зрителей закашливается. Свет ламп отражается от чьих-то наручных часов.

–  Да, мой братец был ужасно изувечен. Но все закончилось благополучно, - отвечаю я.
– Он мертв.

С неподдельной напряженностью в голосе Эви продолжает расспрашивать:

–  О каких именно увечьях ты говоришь? У тебя есть еще братья или сестры? Это был твой младший или старший брат?

Я вскакиваю с кровати и вскидываю голову:

–  Нет! Хватит! Это слишком больно.

–  Я действительно хочу знать, - отвечает Эви.

–

 Он был на год старше меня. Его лицо искалечило во время взрыва баллона с лаком для волос. После этого мои предки совершенно позабыли о том, что у них есть еще и второй ребенок.

Я устремляю взгляд на бутафорскую подушку и с чувством договариваю:

–  Поэтому я лезла из кожи вон, пытаясь вновь завоевать их любовь.

Эви смотрит в пустоту и бормочет:

–  Черт знает что! Черт знает что!

Ее игра так натуральна, так бесподобна, что я остаюсь в тени.

–  Да, - медленно произношу я.
– Ему и пальцем не приходилось шевелить. У него было уродство - ожоги и шрамы, поэтому и все внимание уделялось ему.

Эви подходит ко мне почти вплотную и спрашивает:

–  И что же с ним случилось потом, с твоим изувеченным братом? Тебе известно?

–  Он умер, - протягиваю я и поворачиваюсь лицом к аудитории.
– Умер от СПИДа.

Эви не унимается:

–  Откуда ты это знаешь? Я вспыхиваю:

–  Эви!

–  Нет, правда, - настаивает Эви.
– Почему твоего брата уже нет?

–  СПИД - это тебе не шуточки!
– отвечаю я. Эви заявляет:

–  Твоя история больше похожа на выдумку!

Вот как запросто ситуация может выйти из-под контроля. Я вижу, что Эви чувствует желание публики получить настоящую драму и просто на ходу придумывает, как реагировать на мои реплики.

–  Ты видела его, своего брата, - спрашивает она, - ты видела, как он умирал? Или мертвого? Смотрела на него в гробу под звуки траурной музыки? Ты держала в руках свидетельство, подтверждающее факт его смерти?

Люди наблюдают за нами, затаив дыхание.

–  Да, - отвечаю я.
– Естественно.

Теперь я начала лгать и могу на чем-нибудь попасться.

–  Значит, ты видела его мертвым?
– повторяет вопрос Эви.

Зрители не сводят с нас глаз.

–  Абсолютно мертвым. Эви спрашивает:

–  Где?

–  Вспоминать это слишком больно, - говорю я и отхожу к стене, смежной с гостиной.

Эви следует за мной.

–  Так где же ты его видела? Люди продолжают следить за нами.

–  В хосписе, - отвечаю я.

–  В каком хосписе?

Я перехожу в гостиную, потом в другую, потом в следующую спальню, в кабинет, в домашний офис, а Эви неотступно шагает за мной. Перемещается вслед за нами и аудитория.

–  Знаешь ведь, как это бывает, - говорю я.
– Если парня-гомосексуалиста не видишь достаточно долго, можешь догадаться, что его история закончилась плачевно.

Эви смотрит на меня в упор:

–  Итак, ты не уверена в том, что он мертв?

Мы пробегаем через очередную спальню, столовую, детскую, и я вскрикиваю: