Невидимки

Паланик Чак

Глава четырнадцатая

Перенесемся в тот день, когда я навещаю родителей в последний раз перед несчастным случаем. Я еду к ним накануне своего дня рождения.

Шейн по- прежнему мертв, и я не ожидаю подарков. Я практически не надеюсь, что для меня приготовят праздничный торт. В этот последний раз я еду домой только с одной целью -повидаться с предками.

У меня еще есть рот, поэтому перспектива задувать свечи меня не пугает.

Родительский дом, коричневый диван и стулья с откидными

спинками в гостиной - все выглядит как обычно. Изменился лишь вид окон. На них задернуты шторы, хотя только начало темнеть.

Мое внимание привлекли и три другие странные вещи. Во-первых, на воротах я увидела вывеску "Злая собака" и предупреждение о том, что дом защищен сигнализационной системой. Во-вторых, мамина машина, которая обычно стоит во дворе, сегодня в гараже. В-третьих, парадная дверь заперта на засов, которого раньше не было.

Когда я ступаю на порог, мама жестом велит мне поторопиться.

–  Держись подальше от окон, Малёк. По сравнению с прошлым годом в этом году количество наших недоброжелателей возросло на шестьдесят семь процентов.

Она говорит:

–  После наступления темноты следи за тем, чтобы твоя тень не падала на занавески. Тогда обнаружить твое местоположение с улицы будет невозможно.

Ужин мама готовит при свете фонарика. Когда я открываю духовку или холодильник, она, охваченная паникой, подскакивает ко мне и тут же захлопывает передо мной их дверцы.

–  Внутри холодильника и духовки яркий свет. Открывая их, ты помогаешь преступникам определить, где мы находимся, - говорит она.
– На протяжении последних пяти лет жестокость ненавистников геев не знает пределов.

С работы возвращается папа. Машину он оставляет где-то на удалении от дома. До нас доносится звук его шагов и лязганье ключей.

Мама замирает от ужаса и вцепляется мне в плечи, не позволяя выйти в прихожую. Раздается стук в парадную - три отрывистых и быстрых удара и два медленных.

Мама вздыхает с облегчением.

–  Это он, - говорит она.
– Но прежде чем открывать дверь, все равно посмотри в глазок.

Папа входит в дом, с опаской оглядываясь через плечо на темную улицу. По дороге проезжает машина.

–  "Ромео танго фокстрот" шестьсот семьдесят четыре, - бормочет он.
– Быстро запишите это.

Мама берет в руки ручку, склоняется над блокнотом для записей у телефона и пишет.

–  А какая марка? Модель?
– спрашивает она, записав то, что сказал папа.

–  "Меркурий", голубого цвета, - отвечает он.
– "Соболь".

Мама восклицает:

–  Все это может пригодиться!

Я говорю, что они уделяют чересчур много внимания несущественным вещам. Папа качает головой:

–  Не пытайся убедить нас в том, что наше положение не столь серьезное.

Перенесемся в ту минуту, когда я начинаю жалеть, что приехала домой. Перенесемся в то мгновение, когда мне хочется, чтобы

Шейн был жив. Если бы он только мог видеть, что происходит с нашими родителями!

Папа проходит в гостиную и первым делом выкручивает из люстры лампочку, которую я вкрутила. Шторы на венецианском окне задвинуты и в центре прикреплены друг к другу булавкой. Предки точно помнят, где располагается мебель. А мне приходится спотыкаться обо что-нибудь буквально на каждом шагу. Я натыкаюсь то на стол, то на стул. Роняю на пол вазочку с конфетами. Она разбивается. Мама взвизгивает и убегает на кухню.

Папа поднимается на ноги. Он сидел за диваном.

–  У мамы нервы на пределе. Не сегодня-завтра на нас нападут эти подонки,

Мама кричит из кухни:

–  Что это было? Кто-то бросил в окно камень? Или бутылку с зажигательной смесью?

Папа громко и с некоторым раздражением отвечает:

–  Не паникуй, Лесли! Еще одна ложная тревога, и мы раньше времени навлечем на себя беду.

В кромешной темноте я собираю осколки вазы. Об один из них раню пальцы. И прошу папу дать мне бинт. Я стою на месте, подняв порезанную руку. И жду. Папа возникает из мрака, останавливается прямо передо мной и протягивает одеколон и бинт.

–  Мы все задействованы в этой войне, - мрачно произносит он.
– Все, кто является членом "ПиФлэга".

"ПиФлэг". Организация "Родители и друзья лесбиянок и геев".

Я знаю. Я знаю. Я знаю. Спасибо тебе, Шейн! Я говорю:

–  Вам не следовало вступать в этот "ПиФлэг". Ваш сын-гей мертв, поэтому его уже можно не принимать в расчет.
– Я сознаю, что мои слова звучат жестоко и причиняют отцу боль. Но я истекаю кровью.
– Прости.

От одеколона порезы жжет. Теперь они туго перебинтованы. Я стою в непроглядной тьме. Папа говорит:

–  Уилсоны вывесили знак "ПиФлэга" в своем дворе. А через два дня кто-то проехал на машине прямо по их газону и испортил его.

Слава богу, мои предки еще не вывесили нигде никаких знаков, думаю я.

–  Мы тоже вывешивали символы "ПиФлэга" у дома, но, узнав о несчастье Уилсонов, сразу сняли их, - сообщает папа.
– На стекле маминой машины приклеен стикер "ПиФлэга", поэтому теперь мы ставим ее в гараж.
– Он вздыхает.
– Гордиться сыном-гомосексуалистом означает постоянно пребывать в опасности.

Откуда- то из темноты раздается мамин голос:

–  Ты забыл рассказать про Бредфордов. Им на крыльцо бросили горящую сумку с собачьими испражнениями. Если бы бедняги не обнаружили ее вовремя, то сгорели бы в кроватях вместе с домом. Это произошло лишь только потому, что во внутреннем дворе они вывесили разноцветный флюгер со знаком "ПиФлэга". Представляешь, Малёк, даже не в переднем, а во внутреннем дворе!

–  Ненависть, - произносит папа.
– Она окружает нас со всех сторон, Малёк. Ты понимаешь, что это означает?