Невидимки
Шрифт:
Все выходные я ходил по мебельным магазинам, выбирал диван, кровать, столы, лампы. Я не задумывался о единообразии, выбирал товары самого безумного стиля. Я запихал покупки в багажник, привязал к крыше, привёз домой и расставил там, где они не должны стоять: кровать на кухне, диван в спальне. Это ведь не обычно, не просто, не серо. Не заметить этого невозможно. Я довольный ходил по квартире, восхищаясь новой обстановкой.
Я сходил в магазин «Маршалс» и обновил гардероб. Купил широкие рубашки и штаны самых экстравагантных фасонов.
Сходил в парикмахерскую
Я смог. Я изменился. Я переделал сам себя. Я стал новым.
А в понедельник на работе, никто на это не обратил ни малейшего внимания.
Я шел с парковки к лифту, чувствуя себя каким-то клоуном. Над гладко выбритой головой высился ирокез, я был одет в широченные красные брюки, ярко-зеленую рубашку и розовый галстук. Но на меня никто даже не взглянул. Когда я вышел из лифта на пятом этаже и столкнулся с двумя секретарями, те даже не прервали разговор. На меня вообще никто не обратил внимания.
Даже Дэвид ничего не заметил. Когда я вошел в кабинет, он сказал «привет», доел кекс и принялся за работу.
Что бы я ни делал, я оставался Невидимкой.
Я сел за стол, разочарованный и подавленный, чувствуя себя во всём этом наряде конченным дебилом. Что со мной такое? Почему я стал Невидимкой? Что со мной не так? Я коснулся ладонью ирокеза на голове, будто проверял, настоящий ли я. Рука коснулась жёстких лакированных волос.
Что я такое?
Вот в чём вопрос.
И на него у меня, конечно же, не было ответа.
Неделя ползла еле-еле, секунды казались часами, часы были похожи на дни, а дни тянулись просто бесконечно. Дэвид отсутствовал всю вторую половину недели, и к пятнице я настолько вымотался от того, что меня все игнорировали, что готов уже был напасть на кого-нибудь из секретарей, лишь бы доказать самому себе и всем остальным, что я по-прежнему существую.
По пути домой я превышал скорость, ехал как сумасшедший, но обратить на себя внимание попутчиков так и не сумел.
Кричащие цвета интерьера навевали на меня ещё большую депрессию. Я посмотрел на картину пера одного из участников «Монстр ростер» [6] , косо висевшую над креслом. Мне как-то удалось привнести в общую безвкусицу элемент элегантности.
6
Группа американских художников-имажинистов.
Я снял галстук и уселся в кресло. Я чувствовал себя опустошённым. Впереди меня ждали выходные, два дня, за которые я сполна мог насладиться полной анонимностью. Я задумался, чем бы мне заняться, куда сходить, где я бы не чувствовал бессмысленность собственного существования.
На ум пришли родители. Я мог бы навестить их. Мама меня точно забыть не могла, да и для отца я не был пустым местом. Я мог бы не обсуждать с ними своё положение, а просто побыть с ними, как с людьми, которые обращали на меня внимание.
После Дня Благодарения
Я решил, что поездка к ним будет таким же хорошим извинением, как телефонный звонок.
Я подошёл к телефону, снял трубку и набрал номер. Занято. Я сбросил звонок и набрал снова. Мы с родителями не были очень близки. Мы не вели задушевных разговоров, мы по многим параметрам друг другу даже не нравились. Но мы любили друг друга. К кому ещё обращаться в час нужды, как не к родным?
Всё ещё занято. Я повесил трубку. У меня созрел план. Я просто приеду и появлюсь у них на пороге накануне ужина.
Обычные люди не совершали спонтанных поступков.
Я взял с собой зубную щётку, смену одежды и уже через 10 минут направлялся в сторону Сан-Диего.
Я планировал свернуть с Сан-Хуан Капистрано, проехать Оушенсайд, затем Дель Мар и позвонить ещё раз. Теперь, когда я об этом задумался, то решил, что мой внезапный визит родителям явно не понравится. Но я собрал волю в кулак и остался на шоссе.
В районе 9 часов я подъехал к дому родителей. Нашему дому. Со времен моего детства тут почти ничего не изменилось и это вселяло уверенность. Я вышел из машины и по бетонированной дорожке прошёл на крыльцо. Несмотря на то, что я был тут всего год назад, казалось, прошла целая вечность. Как будто я возвращался домой после очень долгого отсутствия. Я ступил на крыльцо, постучал в дверь и позвонил в звонок.
Дверь мне открыл незнакомый мужчина.
От неожиданности я вздрогнул.
Из-за спины незнакомца послышался такой же незнакомый женский голос:
— Кто там, дорогой?
— Не знаю! — ответил мужчина. Он был толст, небрит, одет в обвислые штаны и футболку без рукавов. Он посмотрел на меня.
— Да?
Я прочистил горло. В животе заурчало.
— Мои родители здесь? — поинтересовался я.
Мужчина нахмурился.
— Что?
— Я приехал к родителям. Они живут здесь. Я — Боб Джонс.
Мужчина выглядел озадаченным.
— Не понимаю, о чём вы говорите. Здесь живу я.
— Это дом моих родителей.
— Может, вы улицей ошиблись.
— Таз! — позвала женщина.
— Минуточку! — отозвался мужчина.
— Не ошибался я улицей. Это дом моих родителей. Я в нём родился. Родители прожили тут почти 30 лет!
— Теперь тут живу я. Как, говорите, зовут ваших родителей?
— Мартин и Элла Джонс.
— Никогда о них не слышал.
— Этот дом принадлежит им!
— Я снимаю его у мистера Санчеса. Он — владелец. Поговорите с ним.
Сердце бешено колотилось в груди. Несмотря на вечернюю прохладу, я весь вспотел. Я пытался сохранять спокойствие, пытался убедить себя, что происходящему должно быть рациональное объяснение, что возникло недопонимание, но я знал, что всё это не так. Я сглотнул, стараясь не показывать страх.