Невидимые люди
Шрифт:
Поначалу Марина отогнала эту мысль: ну, какое отношение она может иметь к Израилю? Она украинка, муж был наполовину поляк, в жизни дальше Будапешта она не выезжала… Нет, евреев она видела, конечно, но не так чтобы близко. В школе, например, была учительница истории Дора Моисеевна. Она почти не говорила по-русски и общалась с детьми на диком суржике из украинского и идиш, а на переменах трогательно кормила домашними обедами своего внука Мотю, который учился не то в первом, не то во втором классе. Вот и все евреи.
Однако, повинуясь какому-то неясному внутреннему чувству, Марина разыскала Катю в интернете и позвонила ей. Катя
– А че ты раньше не звонила?
Марина немного смутилась. Сказать честно, что о Кате она вообще не вспоминала, было как-то неудобно, но врать еще неудобнее.
– Раньше я жила, – ответила она. – А теперь не знаю, как мне жить дальше.
И рассказала о своих бедах, о том, как из обеспеченной, уверенной в своем будущем женщины превратилась в нищую приживалку. О том, как в одночасье потеряла мужа, дом, достаток да и вообще свою прежнюю жизнь. О том, как оказалась на улице, без денег и перспектив.
– Дети есть? – деловито спросила Катя.
– Сын, Павлик. У него все хорошо, за ним свекровь присматривает.
– Тогда бери билет и приезжай, – категорично заключила Катя.
Легко сказать: бери билет. А деньги где взять? А свекровь как уговорить? Ведь это надо уехать в чужую страну, да еще и неизвестно насколько… А там воюют, между прочим! Об этом она вообще забыла. Ехать в чужую воюющую страну? Зачем? Ей своих бед мало?
– Тут работа есть, – ответила Катя на ее незаданный вопрос. – Полно. Заработаешь себе сколько надо, потом вернешься.
Марина молчала. Заработать – это, конечно, главное, что ей сейчас нужно. Но как?
– Убираться пойдешь, – объяснила Катя. – Тут все убираются, и ничего в этом страшного нет. Платят хорошо.
– А жить я где буду?
– У меня пока. А дальше посмотрим. – Марина опять задумалась. – Ты решай там, – сказала Катя, завершая разговор. – У меня времени нет с тобой на телефоне висеть. Как решишь, звони.
Через неделю Марина летела в самолете, не понимая, что она делает, куда едет и, самое главное, зачем. Продала свои скромные золотые украшения, пару мелких бриллиантов… Этого как раз хватило на билет и на первое время в чужой стране. Ей казалось, что она зашла в воду, легла на ее поверхность, отдалась течению, и море, ласковое, спокойное, умиротворяющее, подхватило ее и понесло вдаль, откуда нет спасения. Кстати, на море Марина ни разу не была, даже в Крыму.
Когда она вышла из аэропорта, ее обдало удушающим, несмотря на конец сентября, израильским зноем. В первое мгновение ей показалось, что она задохнется, настолько липким и вязким был застывший без движения жаркий воздух, и она, как рыба, жадно открывая рот, пыталась надышаться.
Наконец немного привыкнув к горячему мареву, она огляделась по сторонам. Ей навстречу бросилась большая, грузная женщина, и Марина с трудом узнала в ней Катю, которая в ее воспоминаниях осталась худенькой девочкой с жиденькой русой косой и ямочками на щеках.
Теперь перед ней стояла коротко стриженная женщина, жилистая, загорелая, с лицом, покрытым морщинами и пигментными пятнами от солнца, одетая в короткие джинсовые шорты и белоснежную майку, из-под которой выглядывали бретельки лифчика. На ногах у нее были кроссовки. Марина скривилась: ни при каких обстоятельствах она бы так не оделась! Она привыкла к строгим, подогнанным по фигуре костюмам, к модным плиссированным юбкам, блузкам
Катя рассказала, что вскоре после переезда в Израиль у них с Костей родился сын, которого назвали Даней. На восьмой день его обрезали, а на сороковой крестили.
– На всякий случай, – сообщила она в своей деловой манере. – А то всякое бывает. Ты ж понимаешь. – Обалдевшая Марина не понимала, конечно, но кивнула. – А потом мы развелись. Даньке тогда восемь лет было.
– Почему?
– Потому что дура я была! Закрутила любовь по глупости. Даже не любовь, а служебный роман. – Катя криво усмехнулась. – Я работала в магазине, на кассе, а он в соседнем отделе, мясником. Ну, как-то так все и произошло, сама не знаю как. Я от Кости уходить не собиралась, Костя хороший… Он всегда хорошо ко мне относился, любил, наверное. А я, конечно, свинья оказалась.
– Если не собиралась, чего же ушла?
– Так этот идиот, алкоголик долбаный, нажрался, пришел к нам домой и все Косте рассказал. Я думала, с ума сойду от стыда! Костя собрал вещи и ушел, а я осталась. С алкашом этим.
– А Даня?
– Даня с отцом ушел. Ну, как ушел… Мы так договорились. Решили, что Дане с отцом лучше будет. И правда, он хороший парень. Уже в армии отслужил, учится. У нас с ним отличные отношения. Отец его, по сути, вырастил. Даже не женился больше.
– А как Костя ушел, – продолжала Катя, – выяснилось, что я опять беременна. Пришлось рожать.
– Так сколько у тебя детей?
– Двое. Один от Кости, и от козла этого дочка, Майка. Ей восемнадцать. Совсем мозгов нет. Целыми днями спит или шляется не пойми где. А я ж тоже не могу, я же весь день на работе зашиваюсь. Вот и упустила ее.
Все это Катя успела рассказать Марине, пока везла ее домой на своей новенькой машине. Марина слушала внимательно, но от всех этих подробностей у нее голова шла кругом. «Господи, куда я попала?» – с тоской думала она, пока они ехали из аэропорта по трассе, с обеих сторон которой буйно разрослись зеленые кустарники с яркими желто-розовыми цветами.
Жила Катя скромно, на схируте, то есть на съемной квартире. Работала на никайонах, то есть на уборке. Денег едва хватало на оплату квартиры, машины, обучение дочки в каком-то кулинарном колледже, на покупку еды и кое-какой одежды. По счастью, к ней Катя была равнодушна, так что можно было смело списывать эту часть расходов. Катя отличалась от природы крепким здоровьем и привычкой к тяжелому труду, сформированной еще в детстве, когда бабка, с которой она росла в деревне, заставляла ее, десятилетнюю, таскать ведра с картошкой, полоть, поливать, удобрять, собирать урожай. Бабка была убеждена, что иначе толку из нее не выйдет, и в итоге ее устаревшие методы воспитания оказались действенными. Правда, не могла себе представить старая Матрена Ефимовна, что когда-нибудь эти полезные навыки пригодятся ее внучке не для честного труда на родной земле, а для того, чтобы мыть унитазы у евреев, которых она, по правде сказать, в глаза никогда не видала.