Невидимый флаг. Фронтовые будни на Восточном фронте. 1941-1945

Бамм Питер

В Петровке мы проводили операции сменами по 44 часа, начиная с 4 часов утра и заканчивая в 11 часов утра через день. Выдерживать такое напряжение можно только при определенных условиях – хорошая еда, решимость и большие порции кофе. Если в таком состоянии сделать хотя бы один глоток водки, то любой свалится с ног, как если бы он принял изрядную долю алкоголя. Во время французской кампании один из хирургов из нашего полевого госпиталя был ранен в ногу ниже колена, затем у него наступил паралич некоторых мускулов, его нога так сильно раздулась,

что пришлось разрезать сапог. При таком чрезмерном напряжении силы постепенно иссякают, как и во время марафонского забега, кажется, что после 36 часов работы наступает полное физическое истощение, но затем открывается второе дыхание.

Поток раненых иссяк. Я прилег отдохнуть, но уснуть в таких условиях просто невозможно. Я помню свою кровать: матрас покоился на баках с водой. Преимущество такой конструкции было в том, что крысы не бегали постоянно по спящему. Крысы нас также приучили спать закутавшись с головой в одеяло.

Через неопределенное количество времени – оказалось, что прошел всего час, – в комнату зашел наш командир.

– Давай вставай. Прибыли двое раненых с пулевыми ранениями в легкие.

Сделав движение типа «мне уже все равно», я перевернулся на другой бок. Внезапно я услышал суровый голос:

– Я приказываю вам встать и продолжать оперировать.

Пребывая все еще в полусонном состоянии, я перевернулся на другой бок. Затем в моем заспанном мозгу промелькнула череда мыслей: официальные приказы, отказ подчиняться, вызывающее поведение по отношению к высшему офицеру, военный трибунал! Все это могло любого пробудить от самого глубокого сна. Однако я не смог победить свою усталость, я боролся и потерпел неудачу.

Поначалу ничего не произошло. Внезапно кто-то сел на кровать. Кто-то сел на ее край. Чья-то рука легла на мою руку. В этот же самый момент суровый голос опять произнес:

– Будь умницей – вставай! Не хотелось бы тебя наказывать.

После этих слов я встал. Но прошло еще 10 минут до того момента, когда мои кости оказались в состоянии выдерживать вес моего тела.

Когда истекли эти пресловутые 44 часа, было 11 часов утра. Я выполз из операционной берлоги. Светило солнышко. На деревенской улице уже проглядывало несколько сухих пятен. Дул мягкий, теплый ветерок. Между двумя домами стояла одинокая береза, на ее ветках стали появляться первые нежные листочки. Война продолжалась, и предпринятое наступление оказалось успешным.

Я обдумывал сложившуюся ситуацию. Мое состояние не позволяло принять ни единого пациента. Я только помнил, что я сделал бесчисленное количество операций, связанных с легочными ранениями. Поскольку у нас не было проблем с транспортом, мы имели возможность в сомнительных случаях отправлять пациентов прямо в дивизионный полевой госпиталь, а взамен они отправляли нам всех пациентов, получивших легочные ранения.

Зажмурившись от солнечного света, я увидел, что ко мне направляется сержант Германн, старый «Тетушка Ю». В его обязанности входило ухаживать

за наиболее тяжело раненными. Пока он шел, я уже начал волноваться, не случилось ли чего-нибудь серьезного, поэтому спросил его:

– Германн, сколько сегодня было пациентов с легочными ранениями?

– Двадцать четыре.

– Сколько из них все еще живы?

Сержант Германн сделал паузу. Затем он улыбнулся и сказал:

– Все.

Солнышко улыбалось. Улыбалась и березка. Если разобраться, то хирургия – это замечательная вещь.

В сопровождении Германна я прошел между домами. Когда мы зашли в один из них, где лежали пациенты с легочными ранениями, я спросил их, есть ли у них какие-нибудь пожелания, и кто-то осторожно спросил:

– Как насчет сигареты, доктор?

Мы перевели полевой хирургический госпиталь в здание фабрики, расположенной на берегу Черного моря, всего в нескольких километрах к востоку от Феодосии. На время поток раненых иссяк. Мы ловили каких-то маленьких рыбок, похожих на сардин, в спокойной воде, и жарили их прямо на открытом воздухе. Во время одной из операций, которые у нас изредка случались в то время, пришел сержант Германн и с ухмылкой сказал:

– Русские подожгли склад горючего!

– Какие русские?

– Двое раненых – которым вы делали операцию всего час назад.

Я завершил операцию и, заинтригованный этим сообщением, вышел во двор. Один из русских получил легкое ранение в предплечье. Рука у него висела на перевязи. У другого из этих русских осколком была перебита рука чуть выше локтя. Мы заключили ее в проволочный каркас, в котором рука могла спокойно лежать в горизонтальном положении. В таком положении кость быстрее срасталась.

Огонь все еще тлел в углу двора. Капрал Вотруба выступил в качестве переводчика. Я кратко допросил пленных:

– Это вы подожгли склад горючего?

– Да.

– Почему?

Солдаты недоуменно пожали плечами.

– С вами хорошо обращались?

– Да.

– Вас кормили?

– Да.

– Вам давали сигареты?

В это время они стояли с дымящимися сигаретами в руках. Для того чтобы поджечь склад горючего, они использовали спички, которые им дали для того, чтобы они прикуривали сигареты. Вероятно, один из них держал спичечный коробок, а другой в это время чиркал спичку. Вся эта история представляла собой загадку. После всего сделанного они даже не пытались скрыться.

– С вами плохо обращались, когда взяли в плен?

– Нет.

– Вы хоть понимаете, что вы совершили акт саботажа?

Слово «саботаж» обычно производило на русских устрашающее впечатление.

– Вы знаете, какое наказание полагается за акт саботажа?

– Да.

– Какое?

– Смерть.

Когда они произносили это, то не выказывали никаких признаков волнения.

– Из какой части России вы родом?

– Мы узбеки.

То есть они из Средней Азии.

– Вы знаете, что вас собираются расстрелять?