Невидимый (Invisible)
Шрифт:
Точно не знаю. Что я знаю — она работает в издательском бизнесе. Она — директор университетского издательства где-то в районе Бостона. Большого, известного университета, но я никак не могу вспомнить сейчас названия. Черт возьми. Может, вспомню позже.
Не беспокойтесь. Это не важно.
Машинально я залез в карман и достал жестяную коробку голландских сигар, которые курил с молодости. Я только хотел открыть крышку, но увидел смотрящую на меня Ребекку и остановился. Предупреждая мой вопрос о разрешении курить, она вскочила из кресла и сказала: Я принесу Вам пепельницу. Наконец-то, одна из последних американцев, не присоединившихся к табачной полиции нравов. Потом она добавила: Мне кажется, в отцовском кабинете есть одна — и тут же шлепнула себя ладонью по лбу и пробормотала в сердцах: Боже мой, я даже не знаю, что со мной сегодня.
Что случилось? Спросил я, удивленный ее реакцией.
У меня есть что-то для Вас, сказала она. На отцовском столе, и я забыла про все
Я прошел с ней в кабинет, среднего размера комнату на первом этаже с деревянным столом, еще одной стеной забитой книгами, бумажными завалами, лаптопом и телефоном — не так уж и много для адвокатского офиса, как ожидалось, легкое напоминание о поэтических годах Уокера. Большой коричневый бумажный пакет лежал на выключенном компьютере. Ребекка подняла его и передала мне. Моя фамилия была написана наискосок печатными буквами, и, чуть ниже, курсивом, я прочитал: Заметки для Осени.
Отец дал мне это за два дня до смерти, сказала Ребекка. Было около шести вечера, потому что я помню, я пришла с работы в госпитале проведать его. Он сказал, что говорил с Вами по телефону два часа тому назад, и если в случае, я не хочу говорить это слово, в случае того-самого, я должна была передать пакет Вам как можно скорее. Он выглядел очень изможденным… таким усталым, когда попросил меня, я сразу увидела, что надвигается худшее, и силы покидают его. Такими были два его желания. Стереть 1967с его компьютера и передать Вам конверт. Вот он. Не представляю, что там за заметки для Осени, а Вы?
Нет, соврал я. Ни малейшего понятия.
Вернувшись в отель, я открыл конверт и вытащил короткое, написанное от руки письмо Уокера и несколько десяток страниц заметок, набранных на компьютере и отпечатанных для меня. Письмо гласило:
Спустя пять минут после нашего телефонного разговора. Глубокая благодарность за поддержку. Первым делом завтра утром я попрошу домработницу послать тебе вторую главу экспресс-почтой. Если ты найдешь ее отвратительной, боюсь так и будет, пожалуйста, извини. Страницы в этом конверте — наброски для третьей главы. Написаны в спешке — сокращенно — но помогают быстро вернуть воспоминания, поток впечатлений, и сейчас, когда наброски закончены, я не уверен, что успею заключить их в причитающую форму прозы. Чувствую себя выдохшимся, в страхе, пожалуй, немного не в себе. Я положу наброски в конверт и дам дочери, чтобы она послал тебе в случае, если я не смогу встретить нашу знаменитость и поговорить за ужином. Очень ослаб, так мало во мне осталось, уходит время. Мне не встретить старость. Стараюсь не жалеть об этом, но иногда трудно удержаться. Жизнь — дрянь, я знаю, но я хочу только одного — жить дольше, как можно дольше на этом проклятом свете. Можешь делать, что пожелаешь с моими страницами. Ты — мой дружище, лучший среди всех, и я доверяю твоему мнению. Пожелай мне удачи. С любовью, Адам.
Чтение письма наполнило меня глубочайшей безграничной скорбью. Несколько часов тому назад Ребекка оглушила меня новостью, что Уокер умер, а сейчас он вновь говорил со мной, мертвец говорил со мной; и мне показалось, как долго я держал письмо в моей руке, и как долго слова письма были перед моими глазами, так долго, будто бы воскресший, он мгновенно стал опять живым в словах, написанных мне. Странное ощущение, пожалуй, несомненно глупое ощущение, но я был слишком расстроен, чтобы контролировать свои чувства; и я прочел письмо шесть или семь раз, десять раз, двенадцать раз, достаточно, чтобы заучить каждое слов на память, прежде, чем у меня нашлось достаточно мужества отложить листок в сторону.
Я подошел к холодильнику, налил себе скотча и вернулся к кровати, где и сел с третьей и последней главой книги Уокера.
Бегло. Незавершенно. От начала и до конца, так и написано. Идет в магазин. Ложится спать. Зажигает сигарету. Все в третьем лице в этот раз. Третье лицо, настоящее время; и потому я решил следовать его манере и оставить так, как было — третье лицо, настоящее время. Можешь делать, что пожелаешь с моими страницами. Он разрешил мне, и я не думаю, что перевод его зашифрованных, будто кодом Морзе, строк в полное предложение можно назвать каким-то предательством. Несмотря на мое редакцию, в глубине, в самой сердцевине того, что получилось, лежит история, каждое слово Осени, написанной Уокером.
Уокер прибывает в Париж за месяц до начала учебы. Он уже решил не заселяться в студенческое общежитие и потому должен заняться своим обустройством. На следующее утро после перелета через Атлантический океан, он возвращается в отель, где
Hфtel de Sud — древнее, рассыпающееся на глазах здание на rue Mazarine в шестом районе, неподалеку от станции метро Odйon на Boulevard Saint-Germain. В Америке здания в таком состоянии были бы давно снесены, но здесь — не Америка, и все еще тоскующий Уокер начинает обживать номер в историческом здании, воздвигнутом в семнадцатом столетии, он так считает, может, даже и ранее; и, несмотря на грязь повсюду и следы разрушения, несмотря на скрипящие, стершиеся ступени перекосившейся винтовой лестницы, в его жилище все же есть какое-то очарование. Пусть его комната и выглядит, будто после стихийного бедствия, с отходящими от стены обоями и треснутым полом, кровать — древняя конструкция из пружин с провалившимся матрацем и твердыми, как камень, подушками, небольшой стол качается, стулья — самые неудобные стулья во всей Европе, и одна дверь платяного шкафа отсутствует, но, кроме этих неудобств, комната довольно просторна, свет свободно льется сквозь два широких окна, и ни один шум не доносится с улицы. Когда менеджер открывает дверь и пропускает его в комнату, Уокер мгновенно чувствует — эта комната будет прекрасным местом для сочинения стихов. По большому счету, номер нужен ему только для этого. В таких комнатах должны творить поэты, подобные помещения подавляют дух и вызывают тебя на постоянный бой с самим собой; и, как только Уокер ставит чемодан и пишущую машинку возле кровати, он дает клятву тратить не менее четырех часов в сутки на сочинения, принимаясь за работу с еще бульшей устремленностью и концентрацией. И пусть нет телефона, и общий туалет в конце корридора, и негде принять ванную или душ, и все вокруг него — старье. Уокер — молод, и в этой комнате он станет совсем другим.
Надо завершить все приготовления к учебе, нудные консультации с директором Программы годового обучения, выбор предметов, заполнение форм, посещение обязательных обедов-встреч с другими студентами, приехавшими в Париж на год. Всего шесть студентов (три девушки из университета Бернард и три парня из Колумбийского), и все они выглядят серъезными и настроенными дружественно, и готовы с удовольствием принять его в свой круг, Уокер принимает решение держаться от них как только можно подальше. У него нет никакого желания присоединиться к ним и не хочет тратить свое время в разговорах на английском языке. Цель приезда в Париж — это совершенствовать его французский. Чтобы заняться этим, робкий и замкнутый Уокер должен собраться с решимостью и пойти на контакт с местными жителями.
Внезапно он решает позвонить родителям Марго. Он помнит, что Жоффруа живут на rue de l’Universitй в седьмом районе, что не так уж далеко от его отеля, и он надеется, они скажут ему, где найти ее. Почему он должен снова увидеть Марго — трудно сказать, но пока Уокер даже и не задумывается об этом. Он в Париже уже шесть дней и, говоря правду, ему становится одиноко. Чтобы не нарушить свой план держаться подальше от своих студентов, он с решимостью уходит в свое одиночество, проводя каждое утро в своей комнате за шатающимся письменным столом, сочиняя и правя стихи; а потом, когда голод выгоняет его на улицу в поисках еды (чаще всего в студенческую кафетерию на углу rue Mazet, где он покупает безвкусный, но сытный обед за один-два франка), он проводит остаток дня бесцельно слоняясь по городу, проглядывая книжные магазины, читая на скамейках парков, впитывая окружение, но еще немного чужой, все такой же, нельзя сказать, несчастный, но понемногу слабеющий от постоянного одиночества. За исключением Борна, Марго — единственный человек в Париже, с кем у него было хоть какое-то общее прошлое. Если она и Борн вновь вместе, тогда он должен и будет ее избегать, но если окажется, что они более не вместе, что их разрыв до сих пор в силе за последние три с небольшим месяца, тогда какой возможный вред от того, что они встретятся за дружеской чашечкой кофе? Он сомневается в ее желании продолжить их связь, но если это случится, он будет рад подобному шансу. В конце концов, это была непредсказуемая Марго, кто вызвала эротический ураган в нем, завершившийся так жестоко прошедшим летом. Он убежден в связи всех событий между собой. Без влияния Марго, без тела Марго, повлиявшей на его запутавшееся в сомнениях сердце, история с Гвин никогда не случилась бы. Бесстрашная Марго, молчащая Марго, неразгаданная Марго. Да, ему очень хотелось бы снова увидеть ее, даже только за невинной чашкой кофе.