Невинная любовница
Шрифт:
— К слову, о молодых людях с плохими манерами, что крадут ничего не значащие поцелуи… — пробормотал он.
— Да, — Как ни странно, у меня сел голос.
— Все не так.
Мне показалось, он никогда не оторвет от меня взгляда своих черных глаз.
— В самом деле? — спросила я, сама поражаясь своей беззаботности. — Ведь вы наследник Страсконана и должны жениться на богатой невесте. Какими еще могут быть ваши поцелуи, кроме как ничего не значащими?
— Я только что сказал вам, — начал он, и его губы скривились в странной усмешке. — Катриона, вы не такая, как все. Вы — загадка, вызов для меня. Я не могу быть уверенным в вас,
Под деревьями было тепло и душно; воздух был насыщен летними ароматами. Не от него ли учащенно билось сердце? Медленно, очень медленно он провел по моим губам кончиками пальцев. Я дернулась, тщетно пытаясь противиться искушению.
— К тому же у вас нет недостатка в красивых женщинах, добивающихся вашего внимания, — язвительно заметила я. — Они вас избаловали, мистер Синклар. Вам хочется только того, что вы не можете получить.
Он коснулся губами моей шеи и ласково поцеловал меня в ямку между ключицами. Я задрожала. При всей моей неискушенности я понимала, насколько он неотразим. Он заговорил так тихо, что я едва могла его расслышать.
— Вы знаете, что я горю желанием с того самого момента, как впервые увидел вас…
— Что ничего не меняет, — сказала я. — Вы негодяй, и вам нужны не просто поцелуй!
— Конечно… Мне нужно гораздо больше.
— Мистер Синклар, вы ничего не получите, — отрезала я.
Я отодвинула засов на калитке:
— Я возвращаюсь домой. А вы нет. Идите к озеру, попрощайтесь с моей кузиной и уезжайте из Глен-Клэр. И, умоляю вас, не возвращайтесь, пока я здесь, если не хотите, чтобы я выдала вас акцизным офицерам. До свидания.
Он долго смотрел на меня. Солнце играло в его черных блестящих волосах и в темных глазах, выражение которых я не могла прочесть, но у меня возникло странное чувство, будто он хочет сказать что-то еще. Затем он поклонился и ушел.
К горлу моему подступил ком; солнечные зайчики, плясавшие на поверхности озера, слепили мне глаза — клянусь, все дело в солнечных зайчиках. Я не плакала! Не стану отрицать, я испытывала боль утраты. После того как я прогнала Нейла Синклара, мне стало очень одиноко.
Глава восьмая,
в которой мне следовало бы вести себя осмотрительнее и осторожнее
Тетя Маделин очень жалела, что вынуждена была остаться в постели, когда к нам приходили гости, и объявила, что в следующий раз, когда придут молодые люди, она восстанет со своего ложа, как феникс, и устроит шикарный прием. К несчастью для нее, лейтенанты Грэм и Ленгли на следующий день получили приказ возвращаться в Рутвин, и ей не удалось повидаться с ними. Лейтенант Грэм послал Эллен изящную записку с благодарностью за радушный прием и пожеланиями всего наилучшего. Лейтенант Ленгли не прислал ничего. Эллен загрустила — я очень надеялась, что не из-за нежных чувств к лейтенанту Грэму. Когда я спросила ее об этом, она лишь рассмеялась, и тогда я заподозрила, что она воспылала нежными чувствами к мистеру Синклару. Правда, я сразу же отругала себя. Что мне за дело?
После того дня жизнь наша в Глен-Клэр вернулась в обычную колею. Я поняла, что Эллен имела в виду, когда сказала, что здесь один день похож на другой. Никто не наносил нам визитов, и мы никуда не выезжали. Я написала мистеру и миссис Кемпбелл два длинных письма, в которых восторгалась красотами Глен-Клэр и своей дружбой с Эллен. Я надеялась убедить их в том, что счастлива на новом месте. Мне
Дяде Эбенезеру я старалась не попадаться на глаза. Не знаю, чем он занимался целыми днями, но точно не делами поместья, которое разваливалось на глазах самым преступным образом. Он часами пропадал в конюшне или в комнате, где хранились его охотничьи ружья, и я была достаточно благоразумна, чтобы его не беспокоить. Когда мне хотелось прогуляться, чтобы вырваться из гнетущей атмосферы дома, я отправлялась в горы и бродила в зарослях вереска и папоротников, но держалась подальше от винокурни в Сгурр-Дху.
Июль сменился августом; папоротники побурели, а солнце согревало землю все меньше и меньше. Прожив в Глен-Клэр около месяца, я постепенно начала привыкать. Я все еще тосковала по маме и папе — бывало, вспомню их, и сердце рвется от невыносимой боли. Мне недоставало Эплкросса и морского прибоя, но, благодаря дружбе с Эллен и тому, что я все время занимала себя какими-нибудь делами, я справлялась с унынием. Еще я пыталась не думать о Нейле Синкларе, но, как ни странно, я скучала и по нему. Он волновал меня, бросал мне вызов. Я думала, что вряд ли еще когда-нибудь мне суждено его увидеть, и представляла себе, что в далеком будущем в Глен-Клэр придет весть о его женитьбе на какой-нибудь безупречной аристократке, которую его дядюшка одобрит в качестве будущей графини Страсконан.
Однажды за ужином Эллен шепнула мне, что к нам снова приезжают контрабандисты и что нам с ней нужно побыстрее лечь спать и накрыться одеялами с головой, иначе дядя Эбенезер с нас шкуру спустит. Естественно, мне вовсе не хотелось потакать желаниям дяди Эбенезера, но я видела, как напугана Эллен, и потому сразу ушла к себе и задула свечу. Мне показалось, что я расслышала голос Нейла среди других. От злости и разочарования кровь забурлила у меня в жилах — совсем как в тот день, когда мы ходили в сад. Неимоверным усилием воли я заставила себя оставаться в постели, хотя мне очень хотелось подойти к окну и украдкой посмотреть на него, когда контрабандисты будут уходить. Цокот копыт на дороге давно стих, а я по-прежнему лежала в постели не смыкая глаз.
Но я отклоняюсь от темы. Я собиралась написать о роковом дне, который повлек за собой большие разногласия между мной и дядей Эбенезером. Однажды утром у миссис Грант разболелась поясница, ее прямо скрючило от боли, и она не могла бы удержать и посудное полотенце. Поэтому я вызвалась прибраться в библиотеке. Я снимала паутину с высоких потолочных балок метелкой из куриных перьев — несчастная хозяйка перьев в воскресенье была подана нам к обеду. Комната называлась библиотекой, но, поскольку дядя Эбенезер сжег все книга, это было просто холодное, промозглое помещение с пустыми стеллажами. Мне здесь не нравилось, и я торопилась поскорее закончить, чтобы вернуться на кухню, где было относительно тепло. И вдруг мне на глаза попалась семейная библия. Она не была спрятана, но стояла на полке в самом неприметном углу. Когда-то черная кожаная обложка посерела от налипшей пыли, а позолоченные буквы на обложке почти все стерлись. Под влиянием внезапного порыва я раскрыла библию.