Невольничий караван
Шрифт:
— Каждый победитель сжег бы корабли или оставил их себе.
— Абуль-моут нанял эти корабли для похода?
— Нет. На них мы должны были только добраться до селения. Но селение сгорело, и с ним вместе — нуквер Абуль-моута, и поэтому Отец Смерти снова нанял эти корабли.
— Хозяин кораблей должен получить их обратно. Передай ему, что это мой подарок!
— Ты так решил? О, господин, кто может сравниться с тобой в доброте? Но как я могу передать тому человеку твои слова?
— Разыщи его, когда приедешь в Диакин.
— А разве я туда приеду? —
— Да, и ты, и все твои люди. Я даю вам свободу.
Нуэр все-таки выронил трубку, вскочил и воскликнул:
— Он дарит нам свободу? Разве это возможно? Господин, ты, наверное, шутишь надо мной!
— Нет, я говорю вполне серьезно. Я не хочу лишать вас жизни.
— Мы все останемся в живых? Все? И я тоже?
— Да, и ты тоже. Но в ответ на это хочу поставить свои условия.
— Назови, назови их! — ликовал негр. — Мы сделаем все, что ты потребуешь, если это только в человеческих силах.
— Во-первых, вы сдадите все ваши ружья.
— Ты их получишь. У нас дома достаточно другого оружия.
— Во-вторых, вы навсегда забудете об Абуль-моуте. Вы не будете делать попыток его разыскать, а как можно быстрее возвратитесь на своих кораблях домой.
— Мы сделаем все, как ты велишь, и притом очень охотно!
— Надеюсь. Скоро я на моей дахабии покину это место, но оба нуквера останутся здесь, и мои люди проследят, чтобы и второе условие было в точности выполнено. Запомни: если вы вздумаете его нарушить и повернете назад, вы тотчас будете схвачены и убиты!
— Поверь, господин, мы очень рады, что можем вернуться домой, и нам не придет в голову остаться. Этот Абуль-моут предал нас, и если он когда-нибудь снова попадется на моем пути — он погиб.
— Очень хорошо! Таким образом, можно считать, что разговор окончен, и…
— Нет, не окончен! — вмешался вдруг Пфотенхауер. — У меня тоже есть одно условие!
При этих словах (а говорил Серый, разумеется, по-арабски) кончик его носа так игриво заерзал в разные стороны, что Шварц, который уже успел достаточно хорошо узнать своего нового друга, понял: сейчас произойдет что-то забавное.
— Скажи свое условие, — повернулся к нему нуэр. — Я надеюсь, что в моих силах выполнить и его.
— Вот и прекрасно! Я хочу, чтобы вы отрезали свои прически и отдали их мне.
Произнося это требование, Пфотенхауер вряд ли ожидал, что оно произведет на негра столь сильное впечатление. Бедняга отшатнулся, всплеснул руками, выкатил глаза, громко вскрикнул и заплетающимся языком пробормотал:
— О нет, господин, о таком ты не можешь нас просить.
— Как это не могу? Я не просто прошу, а требую этого.
— Но мы не можем выполнить твое желание!
— Почему? Здесь у нас достаточно ножей и есть даже несколько пар ножниц, с помощью которых мы вас в два счета обкорнаем.
— В чем мы провинились перед тобой? За что ты хочешь заставить нас претерпеть такую боль?
— Боль? Если вы будете вести себя осторожно, то никакой боли вы не почувствуете.
— Ты ошибаешься. У нас нельзя отнять прически так просто, как у других, потому что они
— Зато я прекрасно это знаю, потому что я врач, и я изучал строение человеческого черепа. Так что вы можете не бояться: если даже я ненароком и отхвачу у кого-нибудь из вас кусок головы, то я же и приставлю его обратно.
— Нет, нет, господин, не пугай нас! Я охотно верю, что ты великий табиб [153] , потому что ты обладаешь огромным, как у великана, носом, а мы, негры, знаем, что человек тем умнее и ученее, чем длиннее у него нос. Но если даже ты действительно можешь безболезненно отрезать у нас прически, то ты не сумеешь избавить нас от вечного позора, на который сам же нас и обречешь, похитив нашу красу и гордость. Когда мы вернемся домой, как же сможем показаться на глаза нашим женщинам без этого самого главного знака нашего мужского достоинства?!
153
Табиб — врач, доктор (араб.).
— Но что я могу сделать, — упорствовал Серый. — Вы провинились и должны понести хоть какое-то наказание!
— Если ты непременно хочешь нас наказать, то я предлагаю тебе поступить по-другому, — сказал негр, дрожа от волнения и страха. — Понимаешь, нуэр скорее умрет, чем согласится лишиться своей прически. Позволь моим людям бросить жребий. Пусть половина из них вернется домой целыми и невредимыми, а других ты можешь убить или, что еще хуже, отнять у них их лучшее украшение. Кроме того, мы отдадим тебе прически наших убитых товарищей.
Чем серьезнее и озабоченнее становился нуэр, тем большие усилия приходилось делать обоим немцам, чтобы не расхохотаться ему в лицо. Стараясь придать своей физиономии как можно более строгое выражение, Пфотенхауер спросил:
— Итак, ты хочешь, чтобы вашу судьбу решил жребий? И что же, ты собираешься тянуть его вместе с остальными?
— Я? Ни в коем случае! Я — их вождь и, конечно, освобождаюсь от этого испытания. Подумай сам, ведь если бы жребий выпал мне, я должен был бы умереть!
— Ах, вот как! А ты, значит, умирать не хочешь? Ну что ж, это вполне можно понять, и за это я не вправе на тебя обижаться. Но мое чувство справедливости восстает против того, чтобы кто-то освобождался от жребия в то время, как другие будут ставить свои жизни на карту. Видно, придется мне над вами сжалиться, хоть вы этого и не заслуживаете. Что ж, ладно, я, так и быть, отказываюсь от того, чтобы срезать у вас прически, но взамен ты должен подарить мне твою шапочку из ракушек.
— Мою жемчужную шляпу?! — Лицо нуэра исказилось гримасой ужаса, и он обеими руками схватился за свою голову, на которой был водружен упомянутый головной убор. — Заклинаю тебя, господин: все что угодно, но только не это, ведь она — символ моей верховной власти!