Невольник чести
Шрифт:
Вот только радоваться этому благолепию пришлось весьма недолго, потому что с нешироких улиц нижнего Хисуириуми проводник весьма быстро увел процессию в совсем уже непролазные переулки города чужаков. Здесь селились иноземцы, имевшие в княжеской столице свои интересы, – не согласно особому распоряжению селились, а по своей воле, не в силах противостоять тихому, неумолимому давлению со стороны местных жителей. Дома здесь больше походили не на фигурки, столь излюбленные министром Силуэтом, а на странные подобия европейских, словно местные строители пытались, как могли, исполнить желания заказчиков, но действовали при этом исходя из своего опыта и понимания. От того кварталы здешние походили не
И народ здесь обретался столь же несуразный. Если где-нибудь в Индии или Китае европейский квартал казался бы островом цивилизации в мутном, полноводном озере, то в Хисуириуми он более походил на грязную лужу. Здесь бок о бок оказывались стиснуты хорошо охраняемые лабазы и особняки богатых купцов – и трущобы, каких постыдился бы последний клошар. Прохожие являли собою столь же удивительную смесь: от пузатых негоциантов до постнолицых иезуитов, от обаятельных прощелыг до обладателей физиономий настолько жутких, что хотелось зажмуриться… торговцы, миссионеры, пираты, авантюристы, негодяи – европейцы и азиаты вперемешку. Там малаец-головорез кроет на чем свет стоит синего от татуировок носильщика-туземца, а в паре шагов от него двое почтенного вида английских джентльменов лишь немного повышают голос, чтобы перекрыть шум. Миновали церковь в глубине квартала, полускрытую навесом над уличной лавкой, – Эдмон, лишь миновав ее, осознал, что поверх пузатых куполов вздымаются восточные кресты. На паперти клянчили милостыню двое прокаженных.
Потом проводник сообщил, что они пришли.
– В конце концов, Эдмон, спросите этого негодяя – может, он ошибся? – капризно потребовал граф.
Вздохнув, секретарь перевел вопрос на английский. Он надеялся, что привычный к «ток-писину» нихонец его поймет. Старик пожал плечами и требовательно протянул руку за монетой. Эдмон вздохнул снова и расплатился, не торгуясь – сначала с проводником, потом с грузчиками, тут же свалившими тюки и сундуки на дощатую мостовую. Остались только носильщики при паланкине – их отпустить было никак невозможно, покуда граф де Сегюр не убедится, что именно в скромном домике за символической, не выше колена, оградой и располагается посольство величайшей европейской державы к антиподам. Нефритовые острова располагались по другую сторону земного шара скорей от Испании, нежели от Франции, но ради красивого латинского слова точностью можно было пренебречь.
– Я выясню… – пробормотал секретарь скорей для успокоения совести – его светлость явно не слышал, поглощенный более важным занятием: он картинно постукивал пальцами по краю носилок и оглядывался с несказанным презрением на лице.
Однако Эдмон не успел даже ступить на дорожку, ведущую к дверям. Хлопнули лакированые ставни, и миг спустя из дому вылетел невысокий, круглолицый и темноволосый мужчина европейской наружности в костюме, весьма модном лет двадцать тому назад. На лице незнакомца отражалось мучительное ликование, словно он боялся поверить собственному счастью.
– Ваша светлость!.. – с придыханием простонал он. – Ваша светлость! Мы уже и не чаяли!..
– Т-табернак! – с чувством промолвил граф, обрывая его излияния.
– Милейший, да вы забываетесь! – Секретарь не упустил случая осадить возможного соперника. Сейчас он видел один только способ уцелеть и вернуться, хоть когда-нибудь, в родную Францию – держаться обеими руками (а также ногами и зубами) за непотопляемую де Сегюрову персону. – Где его превосходительство посол, барон де Барант?
Незнакомец нелепо открыл рот, отчего похож
– Мы полагали, – добавил Эдмон, милосердно включая во множественное число и графа, который едва ли задумывался о дальнейшей карьере своего предшественника, – что господин посол встретит нас в порту, чтобы на «Фениксе» отплыть во Францию… И кто вы вообще такой?
Я, простите, камердинер его превосходительства… бывший. Жан-Пьер Ривароль, к вашим услугам. Но… как может быть, чтобы вы не знали?
– Чего? – едва не заорал секретарь.
– Его превосходительство похоронены на христианском кладбище, – прошептал лакей и неожиданно разрыдался, опершись о плечо опешившего Эдмона.
– Если б вы знали… – всхлипывал он, – если б вы только знали… я остался совсем один… прислуга разбежалась почти вся… но я знал, знал… все в доме готово, только вас ждет…
Секретарю стало мучительно неловко.
– Успокойтесь, – пробормотал он сквозь зубы, – успокойтесь, и объясните, наконец, что случилось с его превосходительством?
– Его убили, – прошептал Ривароль, глядя на Эдмона честными глазами комнатной собачки.
Пересказать, какие ужасы промелькнули в мыслях несчастного секретаря, было решительно невозможно. Слава местной гильдии наемных убийц распространилась даже в Европе – благодаря маркизу де ла Пайетри, с обычной лихостью сделавшего героем одной из своих драм заезжего нихонского нинша.
– Здешние дуэли… – продолжал камердинер, сглотнув, – это какой-то кошмар…
Эдмон слегка успокоился. Гибель на поле чести – прискорбна, конечно, однако случалось всякое. Вскоре после появления в Париже молодого марсельца газеты раструбили на весь свет историю приснопамятной дуэли не кого-нибудь – восходящего светила французской науки, ассистента профессора Коши, уже затмившего своего учителя, – в которой тот отправил к праотцам своего противника. И если бы не заступничество Протектора, дело могло бы кончиться для молодого Галуа весьма печально…
– Кровь Христова! Эдмон! – нетерпеливо окликнул секретаря де Сегюр. – Эта лачуга – действительно посольство Франции? И кто этот шут, поливающий крокодильими слезами вашу жилетку?
Лакей обиженно шмыгнул носом, словно мальчишка.
От начала переулка донеслись сдавленные вскрики и заполошная божба. Эдмон поспешил к посольскому паланкину, преследуемый неотвязным Риваролем.
Разбираться в тонкостях нихонского этикета секретарь еще не начинал, но приближавшийся к недоумевающим французам чиновник явно был из придворных князя– дайме: своеобычный нихонский халат на нем отличался благородным изяществом и тонкой отделкой, свисающие с пояса лаковая коробочка, веер и кобура с пистолем достойны были занять место в музее, торчащие за плечами рукояти сабель поблескивали серебром. Даже странно было, что этот утонченный дворянин бредет пешком по не слишком чистой улице, рискуя замарать длинные шаровары. Пускай даже за спиной его маячат не только эфесы сабель, но и двое сурового вида телохранителей.
Не доходя до носилок, нихонец остановился, чтобы отвесить молчащему де Сегюру поклон – не особенно глубокий.
– Мой господин дайме, Симадзу Есимото, – промолвил он на безупречном французском, глядя послу прямо в лицо, – соизволяет посланникам бангайкокудзин быть представленными к его двору через три дня от сегодняшнего, в полдень.
Он протянул – не графу, а опешившему Эдмону – крест-накрест перетянутый ало-белыми лентами сверток.
– В ознаменование чего передает сей великодушный дар, – закончил нихонец.