Невозможная птица
Шрифт:
– В цифровом виде? – спросил он. Она покачала головой и сглотнула.
– Здесь все немного посложнее, чем нули и единицы, милый мой. Бинарная логика для них – детская игрушка. Что противоположно энтропии?
Подумав немного, он предположил:
– Жизнь?
– Нет. Информация, – она обвела кухню руками, имея в виду весь мир вокруг. – Информация вечна.
Кот взмурлыкнул у него на коленях – словно дверь заворчала, медленно поворачиваясь на петлях.
Она поставила свой стакан и прошла мимо него в столовую.
– Идём-ка, – сказала она.
Есть такие люди, за которыми следуют все; они собирают приверженцев,
Себастьян, подумал он.
Хранительница стояла перед старым буфетом красного дерева с большими ящиками. У каждого из них было по две оловянных ручки в форме перевёрнутых вопросительных знаков. Она едва могла дотянуться до обеих одновременно своими пухлыми ручками. Ящик, взвизгнув, открылся, и из него вырвался запах крекеров «грэхем» в шоколаде – его любимых. Майк ожидал увидеть белые скатерти или вышитые платки, но то, что он увидел, напоминало мавзолей. Мёртвые колибри заполняли дно ящика, аккуратно разложенные рядами; все они лежали на спине.
– Сначала я использовала обувные коробки, но они у меня быстро кончились. – Не успел он её предупредить, как она дотронулась до пылающей малиновой шейки одной из них. – Этот был первым.
Прикосновение, по-видимому, никак на неё не повлияло, и он подумал, не было ли у неё иммунитета к птичьей магии.
– Нашла его бьющимся в раковине. Я постоянно нахожу их – на подоконниках, на земле. Это все столетник. – Он вопросительно взглянул на неё. – Я потом тебе покажу. Он у меня в саду. Предполагается, что он цветёт раз в сто лет. У него такие шипы – как у спаржи. Колибри любят красные цветы. Но от столетника они просто дуреют. Цветки у него красные и притягивают их как магнитом, когда бродят.
– Бродят?
– Гниют. Эти бедняги делаются сами не свои. И вот они носятся и налетают на шкафы, на стены. Пришлось снять жалюзи на первом этаже. И все равно я постоянно нахожу их шатающимися повсюду, как пятидесятники [69] . Думаю, некоторые из них до сих пор не могут принять свою сделку.
«Сде-элку», – произносила она.
– С пришельцами, – пояснила, заметив его недоумение. – Большинство из них – добровольцы. Они – очень великодушная порода. А пришельцы наполнили их сердца чистым нектаром. Но остальные приходят сюда и как бы погружаются в беспамятство. Не могу сказать, чтобы я их осуждала. Это тяжёлая миссия.
69
Пятидесятники (Pentecostals) – одна из старейших сект в США, берущая начало вXIX веке. Практиковали экстатические состояния, глоссолалию и т. п.
– Какая миссия?
– Сохранять людей. «Лю-удэй», – произносила она.
Хранительница закрыла ящик и повела его обратно в кухню, где, потянувшись, уселась на край стальной раковины. Он вернулся за стол. Чёрный кот мощным прыжком приземлился к нему на колени.
– Ты знаешь что-нибудь о колибри?
– Не особенно, – признался он.
– Я думаю. Это ближайший аналог пришельцев на Земле. Самые маленькие птицы в мире. Продолжительность их жизни – пять лет. Некоторые из них мигрируют через Мексиканский залив. Беспосадочный перелёт: тысяча
– Что они голодают?
Одобрительная улыбка.
– Бинго. По этому признаку пришельцы их и распознали. Неудивительно, что они любят тебя. Ты ведь голоден постоянно, не так ли? Только не знаешь, чего тебе нужно, – она полезла в раковину у себя за спиной и вытащила маленькую зеленую птицу. Держа её в кулаке, она нежно подула ей в лицо, и Майку было видно, как маленькие пёрышки, топорщась, приобретают и снова теряют окраску. – Эх вы, лю-уди! Вы – кучка обезьян, обладающих свободой воли. Обезьян, у каждой из которых полон кулак орехов, а лапа застряла в кувшине. Вы можете быть свободными и голодными. Или застрять со всеми своими орехами. И все равно быть голодными, – она улыбнулась. – Что бы ты выбрал?
Майк тоже улыбнулся над этим парадоксом. Он был привычен к обходным манёврам. Стоит лишь отказаться от линейности – и с этим можно иметь дело.
– Я бы предпочёл не быть голодным.
Она открыла коричневый бумажный пакет для завтраков и уронила в него птицу: та упала на дно с глухим звуком.
Потом слезла с раковины и подошла к холодильнику. Открыла его и положила птицу внутрь. Облако морозного пара поднялось из-за её головы, когда она повернулась к нему.
– Ты знаешь, что они не используют имён?
– Птицы?
– И пришельцы. Ничего похожего на то, как принято у вас. Им никогда не пришло бы в голову наклеивать ярлыки на своих братьев.
Братьев? – подумал он.
– Почему я не помню вашего имени?
– У тебя есть благоприобретённая способность не запоминать имён.
Да, подумал он, как у Тефлона.
– Кто вы?
– А как ты думаешь? – спросила она.
Он нервно улыбнулся.
– Я думаю, что наелся в джунглях каких-нибудь не тех грибов.
– А, наркотики. Определение жизни как химического процесса и все такое прочее. Я никогда не питала особой приверженности к материализму, – она улыбнулась. – И наоборот.
Потянулась бесконечная пауза. Все птицы, заметил он, расселись по насестам. В комнате стало очень тихо.
– Дьявол? – спросил он наконец. Не вполне испуганный, но близкий к этому.
– Дуализм. Магнитные полюса реальности и тому подобное. Ты постоянно цепляешься за эти «или – или», не так ли?
Кот замурлыкал у него на коленях. Погладь меня, словно бы говорил он. Майк провёл рукой по меху животного и ощутил под пальцами какой-то узелок. Он осторожно развёл мягкий чёрный ворс, открывая розовую кожу – и безобразные стёжки рядом с позвоночником. Бедняга. Кот протестовал подвывающим рычанием, но не шелохнулся.
– Себастьян, – сказала она. – Твоя очередь ещё не наступила. Может быть, все вместе, Майкл. Может быть, ты – хороший человек, искушаемый демонами. Или плохой человек, искушаемый ангелами. Возможно, я – управляющий разум в биотехнологии пришельцев. Бортовой компьютер, если хочешь. Или, возможно, я просто сбой, глюк в машине, изменившее тебе сознание. Или, возможно, я – разум, не управляемый ни вашими, ни их законами. Возможно, я сама себе закон.
Лимонад, подумал он. Ну конечно, из-за него-то я и поплыл.