Невозможное счастье

Езерская Елена

И лишь появление Лизы нарушило эту иллюзорную идиллию. Князь Петр бросился домой с небывалым энтузиазмом — бежал от всегда грустной и покорной Марфы, как еще совсем недавно спасался в ее объятиях от неугомонной и капризной жены. Жизнь сделала еще один поворот, но ожидания лучшего не оправдались.

Вернувшись домой, князь Долгорукий попал из огня да в полымя. За то время, что его считали умершим, Мария успела разрушить их семью. В отчаянии она творила несусветное, и последствия устроенной ею вакханалии требовали его немедленного вмешательства во

все дела и в судьбы детей. Князь Петр был настроен весьма решительно, но ошибки молодости продолжали тянуть его за собой. И новость о существовании дочери, потерянной или насильно от него отлученной, привела Долгорукого в смятение и заняла первое место в его мыслях и в его душе.

— Мне сказали, что ты отказываешься отвечать на вопросы? — участливо спросил князь Петр, входя в камеру, куда была помещена Марфа после того, как Корф препроводил ее в тюрьму.

Марфа, мраморно-бледная и тихая, сидела на деревянной скамье-лежанке и, напевая что-то, бесстрастно покачивалась из стороны в сторону. Вид ее был безумен, и это повергло Долгорукого в ужас. Посадив жену под домашний арест, он отправился в уезд, чтобы добиться от Марфы признания о том, что случилось с его дочерью. Но представшая перед ним картина ясно дала понять князю, что образ коварной разлучницы, которым он уже успел заменить в своем сердце воспоминания о доброй и ласковой Марфеньке, надуман под воздействием наговоров все той же Марии.

Эта новая Марфа внушала к себе жалость и вызывала сочувствие. И угрызения совести вновь овладели князем — он бросился перед бывшей возлюбленной на колени и принялся целовать ее холодные руки, безвольно лежавшие на сдвинутых и с силой прижатых друг к другу коленях. Долгорукого потрясла замороженность Марфы, и он стал растирать ее красивые руки, по одному согревая своим дыханием ее пальцы.

— Что это вы делаете, барин? — слабым голосом произнесла Марфа, будто не узнавая Долгорукого.

— Господи, Марфа, — растерялся князь Петр, — ты что, не признаешь меня?

— Отчего же не признаю? — равнодушно пожала плечами она. — Только чужие мы друг другу… К чему теперь все эти нежности?

— Это жестоко! Ты сама накликала на себя беду.

— А я и не ищу виноватых. Никто не заставлял меня верить в барскую любовь. Так — подразнило солнышко да из-за тучки не вышло.

— Я не предавал тебя, Марфа. И не я вложил нож в твою руку…

Обо мне речи нет — я за свои грехи отвечу, — прошептала она, и вдруг взгляд ее прояснился и потеплел. — Вот только трудно мне будет из-за решетки дочку свою украденную искать.

— Ты опять за свое?! Если станешь Марию обвинять…

— И впрямь говорят, муж и жена — одна сатана, — горько усмехнулась Марфа. — Господи, да откройте же вы глаза, князь! Ваша жена убедит кого угодно и в чем угодно. Не делайте из нее великомученицу! Она лживая, коварная и хладнокровная женщина.

— Все, довольно! Я не собираюсь обсуждать с тобой мою жену! — воскликнул князь Петр, за негодованием скрывая все возраставшее чувство вины перед несчастной женщиной.

— Хорошо, —

кивнула она и отвернулась от него. — Как скажете, барин…

Если бы вы все знали, как измучили меня! — Долгорукий поднялся с колен и принялся нервно расхаживать по камере. — С того дня, как я вернулся в семью, сердце мое не знает ни минуты покоя.

— А ты покайся, барин, на душе сразу и полегчает.

Князь Петр с недоумением посмотрел на нее и покачал головой — эта Марфа была ему совершенно незнакома. Говорила спокойно и едко, и ее равнодушие к чужой судьбе ужасало.

— Скажи, неужели тебе совсем не жаль Сычиху? Она до сих пор в беспамятстве.

— Нечего было встревать.

— Но ты понимаешь, что если она умрет, тебе придется отправиться на каторгу?

— Мне все равно, что со мной будет, лишь бы знать, что девочка моя жива и здорова. Об этом молюсь денно и нощно, — Марфа достала из-под воротника скромного шерстяного платья цепочку, и князь Петр вздрогнул — рядом с крестиком висел на цепочке старинный перстень.

— Мой перстень… он до сих пор с тобой?

— Ты подарил мне его, как символ нашей любви, — несчастная женщина накрыла перстень ладонью, словно защищала.

— Верни мне его! — потребовал князь Петр.

— И ты еще обвиняешь меня в жестокости? Ведь ты же знаешь — отнимая перстень, ты отбираешь у меня последнее, что связывало нас.

— Он принадлежал моей матери и передается в нашей семье от поколения к поколению. Ему не место в тюрьме!

— Надо же, а я ведь только сейчас поняла — вы, барин, тоже крепостной. Однако освободиться никогда не сможете — ваше сословие вас от себя не отпустит.

— Ты обвиняешь меня в предрассудках? — смутился князь Петр.

Я говорю о том, что по вашей просьбе барон Корф дал мне вольную, но не избавил от любовной крепости. Вам же вольную от самого себя подписать некому.. Впрочем, вот, — Марфа сняла цепочку с шеи и, расстегнув замочек, сняла с цепочки перстень и протянула его Долгорукому. — Возьмите, но с условием — передайте его нашей дочери, Анастасии.

— Обещаю тебе, — расчувствовался князь Петр, — что найду ее и передам, но без твоей помощи мне будет трудно сделать это. Дай мне хотя бы какой-то намек, примету! Ты понимаешь, любая мелочь, любой пустяк может привести нас к цели.

После рождения Сычиха должна была завернуть ребеночка в одеяльце, на котором я вышила букву «А». Я думала — если родится девочка, назову Анастасией, а если мальчик — то Алексеем. Она, наверное, стала такая красивая… — Марфа на мгновение замолчала, а потом, быстро отдав князю перстень, вскричала: — О, Боже, Петр, я умоляю тебя — найди ее! Верни ее мне!

Долгорукий испугался. Казалось, еще немного — и Марфа набросится на него. Взор ее сверкал, лицо порозовело, волосы вмиг растрепались — ни дать, ни взять фурия! Князь Петр сжал ладонь, в которую Марфа положила памятный ему перстень, и бросился к выходу. Он с силой застучал по двери камеры. Охранник тут же открыл дверь и выпустил его.