Невыдуманные истории

Герчик Михаил Наумович

Наслышавшись и начитавшись о пользе минеральных удобрений, мой приятель зацепил по случаю десять мешков селитры и рассыпал их по огороду в предвкушении выдающегося урожая. А у него на участке ни то что деревья и кустарники — весь пырей, вся трава выгорела, как на пожарище, и ему пришлось завозить самосвалами новый грунт. Погорел на этом деле и я. Мой шурин, шофер, возил из Гродно в Минск, на какие-то предприятия жидкий аммиак в баллонах. Я знал, что аммиачная вода —ценное азотное удобрение. Вот он мне однажды и подбросил баллончик. Мы выкопали вокруг яблони, которая росла у межи с соседом, канавку, надели противогазы, подтащили баллон, к которому Олег привинтил шланг, открыли — и потекло. Сквозь запотевшие стекла противогаза я увидел, как над канавкой закурился дымок, который ветром сгоняло на соседский огород.

Мы прошли по кругу, завинтили баллон и сняли противогазы. Запашок стоял — задохнуться можно. Натаскали воды, залили, засыпали канавку землей и уехали. Назавтра приезжаю, подзывает сосед. Растерянный, огорошенный. «Наумович,

погляди, что деется!» Я зашел к нему на участок, а там — кладбище. Цветы словно обгорели, картофельная ботва почернела и пожухла, на кустах смородины скрутились и завяли листочки. Я сразу догадался, что случилось, но виду не подал. Дела-а! Уж если пары аммиака, которые сносило ветром, наделали столько беды, что же будет с моей несчастной яблонькой! Видно, придется осенью выкорчевывать.

А между тем яблонька рванула в рост с какой-то безумной силой. Ее ветви и створ корежило и завивало в чудовищные узлы, с них лохмотьями свисала лопнувшая кора. Спасли ее обильные в то лето дожди и поливы — промыли землю, снизили чудовищную концентрацию азота у корней. Сейчас это самое высоченное дерево на моем участке. Плоды с верхушки снять невозможно, я каждую осень оставляю их птицам.

Каких только не было чудес в моей земледельческой жизни! Я и лук вверх донцами садил (севок мелкий, мудрено ли перепутать), а потом удивлялся, что соседи уже закусывают лучком, а мой никак не проклюнется; и огурцы закапывал так глубоко, что у семян не хватало сил выбиться на поверхность; и по принципу «кашу маслом не испортишь» напихивал в грядки столько свежего, не перепревшего навоза, что на них вольготно росли одни сорняки — всякое бывало.

Но зато потом, когда пришли знания и опыт, случались у меня урожаи фруктов и овощей удивительные, в пересчете на гектар вполне тянули на звание героя соцтруда.

Всем был хорош наш дачный участок — близостью от города, лесом, обустройством. Одно плохо — нет водоема. Даже маленького. А метрах в пятидесяти от нашей ограды лежит болото. Черная и вязкая торфяная жижа, затканные зеленой ряской оконца гнилой воды, заросли верболоза и осины, редкие сосенки, обросшие серым мхом. Повыше — малинник с буйной крапивой, черничник и голубичник, роскошные веера папоротника и тучи комаров. Настоящее комариное царство, отравлявшее нам жизнь до самой осени.

По соседству с нами получили надел сотрудники Комитета по охране природы. Энтузиасты обследовали это болото и предложили создать на его месте пруд. Осушить, раскорчевать, расчистить, насыпать искусственный пляж, запустить мальков карася и карпа... Красота! И природа от этого выиграет, и мы, дачники.

На общественных началах специалисты составили проект и смету, председатели всех окрестных хозяйств, объединявших несколько тысяч семей, собрались, обсудили, прикинули расходы. Оказалось, что работа нам по карману. Оставалась малость — получить разрешение превратить это болото в красивое озеро. Иначе говоря, два гектара ни на что не пригодной земли.

Поскольку главным заказчиком выступала такая солидная организация, как Комитет по охране природы, в успехе мы не сомневались. И зря. Мыкался наш проект в высоких сферах, мыкался, да так и был положен под сукно.

«Совсем эти частники обнаглели, — заявил чиновник, от которого зависело решение вопроса. — Еще им и озеро подавай!»

Ему было глубоко безразлично, что это озеро не стоило бы государству ни копейки, что «частники» не растаскали бы его по своим участкам, а оно так и осталось бы общим достоянием. Ему не мешало болото, с болотом было спокойнее.

Сегодня эти два гектара можно было бы выкупить или там взять в долгосрочную аренду, и озеро сделать, чистое, красивое, да только это уже никому не нужно. Не соберешь средств, чтобы нанять экскаваторы, бульдозеры, самосвалы — уж слишком все дорого. И звенят все лето над ухом комары, и негде поплескаться в жару детям, даже приличного пожарного водоема нет. Не дай Бог пожар да еще под сильный ветер! Выгорит весь поселок.

А ведь все это могло быть.

Жаль...

Что нам стоит дом построить...

С огородом и посадкой сада мы управились. Настала пора подумать о доме. Но где ж его взять? В « Сказе...» об этом сказано точно:

Аўрамчык з Герчыкам і Жычка,

Як бабруйчане-землякі

(А бабруйчан вядома звычка)

З радзімы вывезлі дамкі.

Мы втроем отправились на родину, в Бобруйск. У меня там еще были друзья — бывшие олдноклассники, в горкоме партии, у Аврамчика и Жички — в местной газете. Они-то, эти влиятельные в городе люди, и помогли нам купить на местном лесоторговом складе — что называется, по великому блату, три сборных щитовых финских домика. Тогда такие домики продавали только Героям Советского Союза, Героям соцтруда и инвалидам войны. Мой добрый друг Сергей Михальчук, например, который получил свой участок гораздо позже, уже на втором поле Союза писателей, простоял в этой очереди то ли три, то ли четыре года. Когда ему, наконец, продали этот несчастный домик, оказалось, что пожить в нем Сергею уже почти не довелось.

Трое лихих шабашников, щедро подогреваемых горячительными

напитками, сляпали мне дом из готовых деталей меньше, чем за месяц. «Что нам стоит дом построить — нарисовал и живи!» Нарисовали... А что низенький фундамент — охота была вручную месить кубометры бетона! — вскоре заплыл землей, а поскольку в нем были сделаны очень маленькие продухи для циркуляции воздуха, в доме постоянно было сыро, как в погребе, — тогда об этом никто не думал. Не поставили столбики под лаги, и пол сначала «задышал» под ногами, а потом благополучно сгнил. Откуда я мог знать, что в погребе, в сооружение которого мы благополучно вбухали двадцать мешков дефицитнейшего цемента, будет все лето стоять грунтовая вода, и мне уже скоро придется самосвалами завозить песок, чтобы его засыпать? Господи, Боже мой, мне уже было 36 лет, а я абсолютно ничего не смыслил в строительстве, в самых элементарных вещах, легко соглашался на уговоры бездельников-мастеров, которые сразу же разгадывали во мне обыкновенного лоха, которого любой дурак может обвести вокруг пальца, и поэтому мне пришлось переделывать и перестраивать свой домик всю оставшуюся жизнь. А кто не знает, как тяжелы и дороги переделки! Достаточно сказать, что я трижды (!) переделывал ход на мансарду — у нас были не слишком ретивые начальники и, вопреки запретам, все оборудовали на чердаках комнатки для детей, — а для этого каждый раз нужно было пилить то стену, то потолок, менять наклон лестницы. Плотники уговорили меня не утеплять стены: мол, все равно домик летний, шлаковату трудно достать, а в опилках заведутся мыши. В итоге, хотя стены напоминали слоеный пирог: вагонка, обои, древесно-волокнистая плита, черновая доска, рубероид, снова черновая доска и вагонка, — дом продувало насквозь, и кончилось тем. что мне пришлось обложить его кирпичом. В конце семидесятых, когда гнет запретов немного ослаб, я решил сделать водяное отопление. Рабочие, которым лень было пилить пол и заливать фундамент под отопительный котел, выводить трубу через потолок и чердачные перекрытия, уговорили меня, дурака, установить его на улице — там и топливо под рукой, и грязи в доме не будет, а тепло по трубам все равно пойдет. Я послушал их — и года три отапливал округу, переводя впустую тонны угля и брикета, кубометры дров. Чтобы не топить котел под дождем, мне пришлось соорудить над ним специальный навес, а потом развалить все к чертям собачьим и перенести в дом. Оказалось, что сам котел, нагреваясь, давал столько тепла, что и трубы не нужны, тем более что мои «мастера», видимо, спьяна, проложили их так, что оказалась нарушеной циркуляция воды, и радиаторы на веранде, где в основном и проводила время семья, все равно были холодными, как у покойника ноги. «Для красоты» мне посоветовали купить не толстые чугунные радиаторы, а тоненькие стальные. Они действительно скрывались под подоконниками, и это было красиво, но через несколько лет, оставаясь на зиму без воды, стали ржаветь и течь, и уже другие «мастера» чуть не сожгли мне дом, заваривая их. Промучившись лет десять и всадив столько денег в ремонт труб и радиаторов, что их хватило бы на сооружение небольшой доменной печи, я плюнул и похерил идею водяного отопления. Памятником моего невежества на кухне до сих пор стоит обложенный кирпичом котел, а над крышей торчит труба, из которой не идет дым.

Люди строили свои дома неторопливо и вдумчиво, на долгие годы. Меня подводили спешка, наивная доверчивость и невежество. Пришлось учиться на собственных ошибках. Но я ни о чем не жалею. Отрицательный опыт — это тоже опыт, и еще неизвестно, какой для человека важнее. Мои друзья добродушно посмеиваются: зато ты тридцать лет при деле. Вот уж правда, но при каком дурном деле!

И все-таки, несмотря на все эти неурядицы и бестолковщину, нигде мне не было так хорошо, как в этом сыроватом и темноватом — густая березовая роща за окном почти не пропускает солнца, домике. Приедешь, откроешь дверь и окна, проветришь от влажной затхлости, затопишь, если прохладно и дождливо, камин — слава Богу, хоть камин мне сделали по-людски, или голландку — я единственный, у кого над крышей торчат аж три трубы, — и душа, как в реку, окунается в тишину и покой. Особенно хорошо наверху, под крышей, в маленькой уютной комнате, которую мой внук оклеил цветными фотографиями красавцев-лошадей из какого-то календаря. Комната завалена книгами и старыми литературными журналами, там есть письменный стол с пишущей машинкой и настольной лампой, кресло, плетеное из лозы, кушетка. Читай, пиши, размышляй, поглядывая в окно, за которым сады, сады, сады, скрывающие неприглядную убогость наших жилищ, — весной кипящие бело-розовой пеной, летом шумящие зеленой листвой, осенью усыпаные желтыми, краснобокими и зелеными яблоками. Шифер крыши нагревается под солнцем так, что никакого отопления не нужно, в распахнутое окно льется незатейливая песенка жаворонка или веселое посвистывание скворца, цокотание сороки, пронзительный вскрик сизоворонки... А то вдруг грибной дождь зашуршит, заскребется тонкими пальцами, раскатисто прокатится где-то над военным полигоном гром... И ты понимаешь, что это — вечное, непреходящее, что останется , когда тебя уже давно не будет; это то, чего ты никогда не ощутил бы, сидя у окна своей городской квартиры, за которым день и ночь ревут машины.Что в общем-то и жизнь хороша, и жить хорошо. Рядом с этим все мои недоделки и переделки кажутся смешными и нелепыми: вряд ли я ощущал бы себя счастливее, если бы жил не в этом домике, а в роскошном особняке, сооруженном по всем правилам строительной науки и техники.