Невыдуманные рассказы
Шрифт:
Может быть, еще и поэтому стараюсь помогать молодым поэтам.
Аванс
Пятнадцать лет назад у меня была «восьмерка», подготовленная. Как-то я перевернулся на ипподроме, сделал несколько оборотов и весь кузов замял.
Машину мы делали у Женьки Кондабаева в Верх-Нейвинске. Он сам уже не гонялся, но с машинами всегда помогал. Так как кузов долго было выводить, он вмятины и заломы замазал мовилем, чтоб не заржавело. Так и ездил я на пятнистой машине, как жираф.
Новогодним
Женька выкатил обе за проходную. Стоим, разговариваем. Холодно. Андрюха торопит меня:
– Поехали быстрее, поехали…
– Ты езжай, а я еще минут десять поговорю и тебя догоню у города.
Он остолбенел от такой наглости. У него такая же полуторалитровая «восьмерка», и отыграть десять минут на семидесяти километрах немыслимо.
– Ты сам-то понял, что сказал?
– Давай, давай, езжай!
Посмотрел он на меня с сожалением и говорит Кондабаеву:
– Засекай!
Уехал. А я чувствую - погорячился.
– Может, через пять минут поедешь?
– предложил Женька.
– Нет, все уже. Отступать некуда.
Пристегнулся. Женька дал отмашку. Я погнал. Просто страшно. Кто ездил по этой дороге, знает, о чем речь. Я на «БЛ» (была такая резина). После десяти градусов мороза, как на коньках. Снегу намело. В одном месте меня понесло на внешнюю обочину. Успел открутить колеса, переключиться. Ударило. Зацепил обочину, сугроб через капот пошел. А у «восьмерки» на скорости запаса по мощности нет - страшно. А куда денешься - только в этих ситуациях и отыгрывается. Остановиться уже не могу.
Перед длинным подъемом разогнался, вошел на ста шестидесяти (больше она у меня не ехала). Вдруг вижу: у обочины замигала аварийка. Мужик с бабой выходят на дорогу и руками машут. Попытался начать тормозить Ї машина едет, как ехала. Я махнул рукой и снова было добавил газу, но что-то меня задело. Съехал в обочину (на «БЛ»-ке только так и тормозят). Попереключался, остановился метров через триста. Пока задним ходом до них доехал, шея затекла.
Все, никто уже никого не догнал. Расстроился. Вылезаю из машины. Стоит зеленый «Москвич», заиндевевший, и мужик с бабой вокруг него приплясывают.
– Что случилось у вас? Новый год встречаете?
– Масло вот вытекло, до города не дотянули.
Открыл я багажник, дал им масло, помог завестись. Чего уж, все равно никуда не тороплюсь. До Нового года еще время есть.
– Что бы вы делали, если бы я не остановился?
– А мы знали, что вы остановитесь.
– Откуда?
– А перед вами парень проехал на синей «восьмерке». У него масла не было. Но он сказал, что следом вы поедете на пятнистой машине, остановитесь и дадите нам масло. Мы ему говорим: «А вдруг мимо проедет?» - «Нет, я его знаю, он точно остановится и точно вам даст масло».
Дальше я ехал уже спокойно и все пытался осознать происшедшее. Вот так мой товарищ отрезал мне все пути для отступления. Он просто выдал мне аванс, который я продолжаю отрабатывать до сих пор.
Светлой памяти
Раб КПСС
Витя Махотин - уникальный человек. Говорить о нем можно бесконечно.
Сразу из детдома он попал в тюрьму. Отсидел ни много ни мало - шестнадцать лет. Изъездил этапами весь союз. Никогда и нигде не унывал. Сделал на лбу наколку «Раб КПСС». В Тагиле на больничке наколку варварски вырезали, на лбу остался шрам. В лагерях Витю все уважали и звали Репин. Кроме того, он вызывающе похож на Ленина.
Освободившись в тридцать лет, Витя получил первый в своей жизни паспорт. В графе «национальность» зачем-то написал еврей. Все удивлялись. Витя тоже.
Идти ему было некуда. Питался он в столовой на Химмаше. Брал два стакана чая и поднос с хлебом. Соль и горчица стояли на столе. Хлеб в те годы был бесплатным.
Родители давно умерли. У Вити остался только один родной человек – старенькая бабушка Вера. Бабушка Вера была замечательной старушкой. Витю очень любила. Когда Витя сидел, она писала ему добрые письма, посылала сало, махорку и шерстяные носки. Витя отсылал ей все заработанные в лагере деньги.
Витя всегда жил небогато. Прямо скажем, нуждался. Но каждый раз, когда у него появлясь деньги, он их раздавал людям, которым они были еще нужнее. Удивительно стойкое неприятие довольства и достатка. А про тех людей, которые слишком хорошо живут, бабушка Вера так и говорила: «Блинами жопу вытирают».
Витя приехал к бабушке Вере, поселился в маленьком домике. А еще в доме жили две собачки и три кошки. Как-то раз на Пасху бабушка Вера белила хатку. Собачки и кошки ютились на диване. Она их шугала, пытаясь выгнать на улицу. Хитрые звери перебегали с дивана на комод, с комода на подоконник, и никак не хотели идти на улицу. На что бабушка с укоризной им заметила: «Что, дурачки, на улице говны тают, а у вас
ноги мерзнут?!»
Витя очень любил свою бабушку и написал ее портрет. Портрет получился замечательный. Витя вставил его в киот и куда бы ни переезжал, везде возил его с собой. Эта картинка в начале 90-х годов висела в музее Свердлова на Карла Либкнехта, где работал Витя. Мое внимание на нее обратил Брусиловский. Показал на эту работу и сказал мне: «Все-таки Витя - очень сильный живописец!»
К тому времени у меня было уже много Витиных работ. У него лично я ни разу ничего не купил. Он мне всегда дарил. Доходило даже до скандала.
Когда Витя был директором выставки, у него висела замечательная картинка «Бабушкино кресло». В глубоком старом кресле дремлет величественная старуха, а сбоку тихонечко на цыпочках подкрался ее маленький рыжий внучек. Я эту картинку видел на фотографиях, она мне очень нравилась. Я знал, что она находится в частной коллекции, и это немало меня удручало.
Однажды на выставке я читал стихи при большом скоплении народа. Витя выпил водки и перевозбудился.
– Что я могу подарить тебе?
– кричал он.