Невыносимое одиночество
Шрифт:
Виллему, обещавшая стать красавицей со своими светло-рыжими локонами и тонкой кожей, была к тому же очень темпераментной. Своими светлыми красками она отличалась от остальных Людей Льда.
Ей ужасно хотелось произвести впечатление на Доминика, поэтому она важничала и строила из себя неизвестно что: раздраженно перебивала всех, вертелась, гримасничала.
В Никласе было много от Тарье. Раскосые глаза и высокие скулы, пристальный взгляд, спокойная улыбка. Никлас был мягким, нежным и спокойным мальчиком,
Доминик нравился всем. Детство, прошедшее рядом с истерически заботливой матерью, в постоянном отсутствии отца, который был на войне, наложило на него свой отпечаток. За его внешним спокойствием скрывалась нервозная тревога и неуверенность. Доминик знал людей, будучи еще не в состоянии понять их, поскольку сам был еще ребенком. Но именно это знание наполняло его восхищением и тревогой.
— Мы избранные, — горячо утверждала Виллему, не догадываясь о том, что пользуется выражением Колгрима. — Я слышала, что те, у кого желтые глаза, отличаются от остальных. У Никласа, например, горячие руки, можешь мне поверить! Однажды я ушиблась, и когда он взялся рукой за мой локоть, все сразу прошло. Почти сразу.
Доминик обратил свой сияющий взор к Никласу. Доминик был красивым мальчиком, но слишком уж темноволосым для Людей Льда. Ведь в жилах его текла и южно-французская кровь.
— Это правда?
Никлас кивнул.
— Я не знаю, как это у меня получается. Просто получается, и все. Это так забавно!
— А ты, Доминик, — вкрадчиво произнесла она, — ты умеешь делать что-нибудь такое?
Доминик задумался.
— Да, умею. Не то, что делает Никлас, а совсем другое. Подумай о чем-нибудь, Виллему! Очень настойчиво. И я скажу тебе, о чем ты думаешь.
— Что? У тебя это получалось?
— Много раз. Попробуй!
Виллему закрыла глаза, чтобы лучше сосредоточиться. Все ее существо от поднятых плеч до стиснутых рук и обтрепанных башмаков превратилось в мысль.
Она думала о печенье, засунутом в карман передника.
Доминик тоже закрыл глаза.
— Оно четырехугольное, светло-коричневое. Его можно есть, оно вкусное. Оно находится в темном месте. Но с ним связано какое-то коварство. Ты стащила его?
Виллему кивнула, не глядя на него. Никлас смотрел на обоих во все глаза.
— Оно совсем рядом, — продолжал Доминик, — думаю, что это печенье, лежащее у тебя в кармане.
Виллему открыла глаза и шумно выдохнула.
— Не такой уж ты премудрый! — сказала она и с благоговеньем вытащила из кармана печенье. — Подумаешь!
Доминик улыбнулся, хотя это его и задело.
— А ты-то сама?
— О, я…. — сказала Виллему, взмахнув рукой. — Я умею много! Я могу все что угодно! Могу ходить по воде. Могу заколдовать тебя, сделаться невидимой…
—
Она быстро одумалась.
— Нет, я ничего не умею, — призналась она смущенно. — Пока не умею. Но я знаю, что многое смогу, когда вырасту. Представляете, что мы могли бы натворить все вместе, Доминик, Никлас… — она засмеялась. — Нет, я буду называть вас Доминиклас! Так будет экономнее!
— Ой, Тристан свалился в бочку с водой! — сказал Никлас.
— Ничего! Они просто купают его!
— Но они выпустили его из рук, мы должны… А вот и взрослые!
— Вот это представление! — хохотала Виллему, передразнивая их испуганные крики.
Тристана спасли еще до того, как он был опущен в воду. И Лене вместе с Ирмелин пристыженно выслушивала теперь упреки своих родителей.
А те трое, что были на сеновале, взирали на происходящее с чистой совестью, хотя они и сами были не прочь немного позабавиться.
Когда же воцарилось спокойствие, Виллему сказала, сверкая глазами:
— Я хочу стать взрослой.
— Я тоже, — сказал Никлас. — Подумать только, на какие забавы мы способны вместе! Дурачить людей и… все, что хочешь!
— А почему бы нам не начать уже теперь? — предложила Виллему.
— Нет, ты же понимаешь, они не должны знать, что мы умеем колдовать! Детям не разрешают делать это!
— Да, верно. Сначала нам нужно кое-чему научиться. А потом уж мы им покажем! О, как хочется стать взрослой, поскорее бы!
Доминик ничего не сказал. Он думал об отце, и великий страх охватывал его по-детски доверчивое сердце.
После обеда Микаел сидел возле Аре, который рассказывал ему о своей долгой жизни.
— Подожди немного, дедушка, — сказал Микаел, — ты не возражаешь, если я запишу кое-что? Мне кажется все это таким интересным!
Аре был приятно удивлен.
— Матильда найдет для тебя бумагу. Но ты ведь не сможешь записывать все подряд, я говорю так быстро…
— Я запишу только самое главное. А потом добавлю все остальное. Я запишу все, что слышал вчера и сегодня. Будет интересно сохранить все это.
— Замечательная идея.
Микаел пошел в соседнюю комнату, где наткнулся на Андреаса. У того имелось немного грубой бумаги, но и на ней можно было писать.
Аре тяжело дышал, и Микаел поудобнее уложил его. Старику принесли прекрасный обед, а Микаел все писал и писал…
В эту ночь Микаел пережил ужасный приступ. Доминик не мог не заметить этого, он сел на кровать к отцу и заплакал, делая безуспешные попытки помочь ему.
Придя в себя, Микаел испуганно прошептал:
— Дорогой мой мальчик! Спасибо за помощь! Мне не хотелось пугать тебя!
— Папа, Вы не должны были говорить то, что сказали! Не должны были!
— Что же я сказал?