Невыносимое одиночество
Шрифт:
— Я попытаюсь. В следующий раз. Сейчас ты слишком слаб для…
— Что ты понимаешь в этом? Ты трусишь, Анетта?
— Да… — стыдливо прошептала она.
— Хорошо, если ты не хочешь, мы вернемся.
— Нет, дело не в этом, — торопливо сказал она, видя, что он собирается вставать. Он притянул ее и себе. С плутовскими намерениями он налил ей еще вина. Она выпила с кокетливой миной на лице, положила бокал обратно в корзинку.
— Милая Анетта, об этом ты хотела поговорить со мной сегодня,
— Да. В некотором роде. Но я не рассчитывала, что разговор окажется таким конкретным, таким осязаемым.
— Ты уверена в том, что не имела в виду именно это?
— Нет, — всхлипнула она, — я уже больше ни в чем не уверена. Я считала, что мы должны поговорить о чувстве, но не о чувственной любви.
— Разумеется, это очень важно. Но разве мы уже не познали такую любовь? Ты прекрасно знаешь, Анетта, в чем состоят наши проблемы.
— Да, конечно. Это так трудно, Микаел, лишиться своих жизненных принципов.
— Ты хочешь продолжать делать на них ставку?
— Нет, ни за что! Но на что же мне теперь опереться?
— На меня, — с оттенком грубоватой силы произнес он.
Он снова поцеловал ее, решительно повалил на землю и принялся отчаянно соблазнять — свою собственную жену!
Когда же ей удалось на миг высвободить свое лицо, она прошептала:
— Ты уверен, что у тебя это получится?
Микаел засмеялся.
— Если дело касается тебя, у меня еще и не то получится!
Анетта обещала себе не сопротивляться. Она лежала, совершенно тихо, принимая его ласки. Она чувствовала лишь приятное оцепенение от вина — и еще что-то. Теперь ей было безразлично все, кроме близости Микаела. Никто их не видел, никто не мог сюда прийти — и Микаел любил ее. Он хотел, чтобы она отдалась ему свободно, с нежностью. Она же лениво подняла руки и уронила их на спину Микаела. «Ни о чем не думай, Анетта, — мысленно говорила она самой себе, — забудь обо всем! Забудь весь мир!»
— Блоксбергские скачки… — вдруг произнесла она. Он поднял голову.
— Что?..
— Нет, это просто моя мать… — с улыбкой произнесла Анетта.
Микаел понял. Он снова поцеловал ее — горячо, чувственно. Анетта засмеялась счастливым, переливчатым смехом.
— А что, если туман сейчас рассеется?
— Будет скандал, — улыбнулся он.
Жизнь казалась Анетте такой чудесной, такой чудесной! В удивительном, счастливом опьянении она чувствовала, как он раздевает ее. И вот он овладел ею. «Глупое выражение», — подумала она, но именно это пришло ей в голову в данный момент. Она была женщиной Микаела! Этого высокого, мужественного Микаела с серьезной улыбкой. Он хотел обладать ею — и никем другим.
Мысли струились в ее голове приятным потоком.
— О, Микаел, Микаел, — шептала она, прижавшись лицом
«Спасибо, Сесилия, за напоминание о вине, — думал Микаел, — без него никогда ничего бы не получилось».
Но в будущем он не собирался больше употреблять вино, потому что Анетта теперь узнала, как он ценит ее доверие. Она узнала, что его любовь чиста и искренна и что он вовсе не грязный самец, совративший ее.
Поддавшись внезапному порыву, он воскликнул:
— Анетта! Я мог бы быть сейчас мертвым! И никогда не испытал бы… этого. Не узнал бы твоей нежной доверчивости…
Она сжала его плечи в знак того, что все поняла.
Но тут перед глазами у него поплыл красный туман — и он не мог уже больше ни о чем думать.
Доминик шагал по дороге к Гростенсхольму вместе с тремя своими товарищами.
— Дядя Александр сказал, что следующим летом мы встречаемся в Дании, в Габриэльсхусе, — произнес на ходу Никлас.
— Это будет здорово, — улыбнулся Доминик. — Скорее бы пришло это время!
— Мне тоже не терпится, — сказала Виллему. — Вон идут эти гнусные подонки из Свартскугена! Они всегда говорят всякие мерзости: о том, что поймают нас, разрушат Гростенсхольм и Липовую аллею.
— Они только болтают, — сказала Ирмелин.
Двое подростков весьма хулиганского вида преградили им дорогу. И, будучи старше всех четверых, они воспользовались этим.
— Сопляки! — сказала девчонка. — Вы что, отбились от своей мамаши? Как бы ей не пришлось по вас плакать!
Виллему, которая ничего не боялась, особенно, если рядом с ней были двое больших и сильных мальчиков, посмотрела девчонке прямо в лицо.
— Почему бы тебе не отправиться домой, в свой свинарник, где тебе самое место?
— Виллему, ты что? — испуганно произнес Доминик. — Ты не должна так разговаривать с этой девочкой! Она же не виновата в том, что бедная!
— А кто виноват в этом? — молниеносно отреагировала девчонка. — Вы же сами! Ваши чертовы засранцы из Гростенсхольма!
Мальчишка подошел к ним угрожающе близко.
— Среди вас затесался швед? Путаетесь, значит, с врагами? Я расскажу об этом отцу!
— Война уже закончена, — сухо заметил Никлас.
— Заткнись, желтоглазый черт! Все знают, что твоя мать путалась с дьяволом!
Ирмелин потихоньку подошла к мальчишке и, глядя на него своими мягкими глазами, грустно сказала:
— Тебе нравится ранить других?
Оба подростка растерянно уставились на нее. А Ирмелин продолжала: