Нейлоновая туника
Шрифт:
И какие неприятные, пустые у всех лица. Вертятся, перебрасываются чьим-то портфелем, дерутся. Да что же это? Говорить дальше? Но как? Сейчас она собиралась рассказать им о доме Пушкина. Когда ходишь там по комнатам — буфетная, гостиная, кабинет, — то кажется, что поэт только что отсюда ушел. И скоро вернется. Затем аккорд. Его уже нет, не придет, ты в музее. И снова легкие, как стихи, слова. Важно уметь почувствовать связь времен. Увидеть дивный мир за волшебной дверью, в том волшебном мире и свою тропу найти.
— Портфель, мой портфель!
— Держи, держи его.
— Васька, какой
— У него этот, обмен веществ нарушен.
— Я тебе дам обмен, я тебе такой обмен накостыляю.
— Передача вперед. Тюков, лови!
— Димочка!
— По голове его, по голове!
— Васька, Тюков! Дай Димочке по голове.
Нет, это невозможно. Тюков! И этот, Димочка, кто здесь Димочка? Ты? В угол!
………………………
— И дайте мне свои дневники!
………………………
— Все!
……………….
— Я сказала: все.
Или нет, не надо, ничего ей не надо. Она хотела рассказать, заинтересовать, мыслила перед ними. А они… совсем непохожи на тех тонких и отзывчивых детей, с которыми она, вожатая, играла когда-то в Швамбранию:
Проблема дисциплины решена. И о-ля-ля! Мы смело подымаем паруса.Зачем им «Вольность», зачем поэты? Настоящие питекантропы! Нет, она не хочет ставить их в угол, быть надсмотрщиком. Она, противница всяческого насилия, не будет заставлять себя слушать. В конце концов, это просто для нее обидно. Нет!
Постояв и посмотрев на всех еще несколько минут, Марина вылетела из класса вон.
— Старомодина, девочки, да она старомодина!
— Нет, она слишком культурная. А я не люблю культурных.
В коридоре было пусто и тихо. На мгновение остановившись, Марина быстро повернула в сторону учительской. Но тут в трех шагах от себя увидела невысокую фигурку директора в больших квадратных очках. Он стоял у стены и, казалось, ждал.
— Здравствуйте, Адольф Иоганесович.
— Марина Львовна? Да мы уже с вами здоровались. Шумят? Ничего. Этот класс у нас трудный. Оч-чень трудный класс.
Он улыбался и, как добренький доктор, или нет — как директор школы из какого-нибудь сентиментального кинофильма…
— Пойдемте, пойдемте к ним вместе, — чуть ли не за ручку и чуть ли не вытирая ей, восторженной молодой учительнице, слезы, хотел отвести Марину Львовну назад в класс.
Но этого не требовалось. Другого пути теперь не было, и, резко передернув плечами, Марина нырнула туда сама. Следом за ней вошел директор. Дверь захлопнулась, и в коридоре стало совсем тихо.
Гордая, самонадеянная Марина! Разве могла она предполагать, что все ее благие намерения не будут, например, непоняты или запрещены (этого она всегда боялась), нет, все благие намерения будут и поняты и разрешены, но разобьются во прах об ее учеников — будущих единомышленников!
Миновались дни драгия, Миновался мой покой. Наступили дни другая, Льются токи слез рекой, —писал Поэт.
Жизнь —
Нет, Марина не позволяла себе только отчаиваться. Первого сентября, после роковой неудачи с Пушкиным, она, разочаровавшись в старшеклассниках, еще пыталась заинтересовать малышей, дети ведь так любознательны. На уроке русского языке в пятом классе — у нее не только восьмой, у нее и шестой и пятый — она говорила о фонетике. Разумеется же, не по учебнику: рисовала на доске юс большой и юс малый. Тщетно. К сожалению, и тут не было и тени, даже намека на какую-либо тягу к знаниям. Шум, гам, бестолковщина! Не все ли этим детям равно, какую роль сыграли в правописании нынешних слов старославянские юс большой и юс малый.
Марина двигалась, разговаривала. Надо было то распространять билеты на утренник, то… уроки, школа, ее дикие ученики — временами казалось, что все это просто приснилось. Стоило взять себя в руки, открыть глаза и… Она не знала, что делать дальше. Собралась было заняться философией, принесла из библиотеки книги, но так и не раскрывала. Хотела написать статью о том, как увеличивается разрыв между умственным и нравственным развитием подростков, об их грядущей бездуховности. Но и это не получалось, неизвестно было, как ликвидировать разрыв.
«Ребята, Марина Львовна ваша новая учительница, и вы должны друг другу помогать», — увещевал ее учеников директор. Ах, как это прекрасно звучало!
Все вышло именно так, как ей и предсказывали пять лет назад, отговаривая поступать в педагогический. Вместо науки и искусства, теории стиха и теории теледейства, даже вместо «Театра на Гражданке» (до него ли?!) перед ней встала суровая реальность школы. Вчера, сегодня, завтра надо не размышлять, не открывать вместе со своими любознательными учениками новое, а заставлять их себя слушать, твердить, проходить, долбить. «Жи», «ши» пишите через «и». Волчий, лебяжий, курицын — это притяжательные прилагательные. Романтизм бывает двух типов… Тусклые, наполненные пустотой дни!
Родные и знакомые еще были довольны, что помогли ей остаться в городе, не понимали, что в деревне, может, оказалось бы лучше: больше времени для собственных увлечений, больше сердечности, искренности, одухотворенности. (Лучшие писатели пишут сейчас о деревне.) В конце концов там хотя бы лес, поле, речка, а тут ни одного яркого пятна. Раньше она всегда чего-то хотела, хоть дури какой-то, но хотела, а теперь она даже не знает, чего хочет, может быть, вообще ничего. Одно и то же, убийственное одно и то же? Каждый день идет из трубы за окном дым, на столе лежат тетради, а в них — серые, дремучие мысли.
Казалось бы, простой вопрос. Почему Гоголь объединил повесть «Тарас Бульба» и «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» в одном сборнике «Миргород»? И вот перед ней лежат ответы, не первоклассников, нет, шестого класса.
«Гоголь объединил их в один зборник для сровнения». (Какая безграмотность! Два.)
«Гоголь написал свои повести, чтобы помочь крестьянам, он сравнивает свою жизнь с жизнью декабристов». (Ерунда, но хоть о декабристах помнит. Три с минусом.)