Нейро-панк
Шрифт:
Возможно, какие-то бедняги, похищенные Мафией для испытания запрещенного нейро-софта. Если так, им может понадобиться помощь Транс-Пола. Пусть этот холенный Пацци разглагольствует, как напыщенный индюк, рано или поздно и он окажется в руках закона. И тогда он с удовольствием уступит его Бароссе…
Соломон не собирался подходить близко к камерам. Возможно, кому-то из их обитателей нужна помощь, но сейчас помощь больше всех нужна самому Соломону. Дорога каждая секунда.
Поравнявшись с первой решеткой, Соломон ощутил неприятный дух спертого воздуха и человеческих выделений. А еще услышал тяжелое хриплое дыхание, неравномерное и какое-то утробное. Он не мог разглядеть внутреннего устройства камеры,
А потом решетка грохнула, едва не выгнувшись, когда обитатель камеры всем весом ударил в нее. Соломон вскрикнул, чувствуя, как мгновенно обледенели суставы.
Заточенный за решетку человек вел себя, как дикий зверь. Он ревел, пускал пену изо рта, пытался грызть зубами прутья, не обращая внимания на окровавленный губы и осколки зубов, ворочал головой и смотрел на Соломона и Пацци взглядом бешенного животного.
Он не собирался останавливаться, напротив, вид стоящих за решеткой людей приводил его все в большее бешенство. Это был жуткий, нечеловеческий приступ злобы. Злобы такой неимоверной силы, что казалось удивительным, как его сердце способно выдерживать подобный напор адреналина, а голосовые связки не рвутся.
Человек в камере пытался добраться до них, остервенело, не думая о том, чего это будет ему стоить. Пальцы впились в прутья так сильно, что в нескольких суставах, кажется, были сломаны. Зубы, лязгающие в напрасной попытке перегрызть прочную сталь, были редки и иззубрены. Не человек, а сам сатана в человеческом обличье, чистая животная ненависть в человекоподобном теле.
– Что это?.. – выдохнул Соломон, когда страх немного отпустил его, а члены оттаяли. Существо продолжало бесноваться в своей камере, но было видно, что решетки оно одолеть не сможет, - Хорошо, что при мне нет пистолета!
– О, это нечто ужасное и, вместе с тем, прекрасное, - сказал Пацци со своей проклятой неуместной торжественностью, - Это человек. Прекраснейшее и совершеннейшее творение. А если быть точным, составляющая часть этого творения. Эта часть зовется гневом.
Соломон едва не задохнулся от отвращения.
– Вы намеренно превратили человека в кровожадное чудовище!
– Я уже говорил вам, что не имею ровно никакого отношения к данным экспонатам. Ими был одержим предыдущий управляющий клиники. Да, этот несчастный – настоящий генератор норадреналина. Единственное, доступное ему чувство, это чувство гнева, который он изливает на всякого, кто не смог оказаться подальше. Другие чувства ему просто неведомы. Перед вами печальный памятник тому, каким мог бы быть наш с вами предок, если бы в его сознании кроме первобытной ярости не взошли иные всходы.
– Омерзительно.
– Но заставляет задуматься, не так ли?
Соломон постарался быстрее миновать страшную клетку. Заключенное в ней существо продолжало биться об решетку с леденящими душу звуками. А ведь это, действительно, был человек… Судя по всему, безжалостные нейро-хирурги Мафии просто вытащили из его сознания все, кроме слепой ненависти.
В следующей клетке кто-то стонал, но стон этот был странным, в нем было столько же боли, сколько сладострастия. Казалось, будто человек одновременно страдает и наслаждается.
Лицо сеньора Пацци скривилось, как от глотка не в меру кислого вина.
– Похоть. Дисгузтозо! Еще одна сторона человека, на которую мы стараемся не обращать внимания, но которая имеет над нами силу. Простая похоть, сеньор детектив. Совершенно естественное и животное чувство. Этот человек думает только об удовлетворении своего сексуального естества, и ни о чем кроме. Секс – суть его существования, а вне этой сути нет ничего. Он одержим похотью. Он готов совокупляться с представителями любых видов, полов и возрастов и, смею заверить,
Соломон отвернулся от клетки, но успел заметить невероятно тощего человека, сидящего у стены и конвульсивно дергающегося. Его кожа местами вздулась и покраснела, местами была покрыта желтыми мозолями. Человек не прекращал стонать, подрагивать и совершать отвратительные движения с такой страстью, словно стремился изнасиловать сам себя. Соломона затошнило – и он не успел ничего ответить Пацци.
– Следующий обитатель едва ли шокирует вас. Его уродство другого рода. Но в своем роде он тоже прекрасный образец. Догадаетесь, чего, сеньор детектив?
Обитатель третьей клетки не старался вжаться в угол, оттого был хорошо заметен. Сперва Соломону показалось, что в нем нет ничего особенного. Человек был неподвижен, просто стоял и глядел куда-то в сторону. Лицо его не было обезображено неконтролируемыми страстями, как у двух его соседей. Но, приблизившись, Соломон понял, что в этой неподвижности есть что-то зловещее. Человек стоял, задрав подбородок, и смотрел в стену, даже не попытавшись взглянуть на проходящих мим, хоть и находился в полном сознании. Судя по всему, он не испытывал ни любопытства, ни необходимости в чьем-то обществе. Он смотрел на что-то, и был столь увлечен, что казался застывшей статуей из камня землистого цвета. Он был грязен, от него ужасно пахло, от одежды остались бесформенные лохмотья на груди и бедрах, но он не делал попытки очиститься или скрыть наготу. Он был захвачен созерцанием чего-то столь прекрасного, но ничто остальное просто не имело значения. Сделав шаг, Соломон увидел ртутный блеск на стене и понял, что созерцал этот человек.
– Зеркало, - сказал Пацци, щелкнув длинными пальцами, - Думаю, вы уже поняли. Это гордыня. Человеческая спесь – особая сущность, которая не видит собственной оболочки. Да, этот человек может сутками стоять неподвижно, любуясь собой. Он считает себя идеалом, венцом творения, небожителем, самой прекрасной формой жизни в обитаемом мире, бесконечно далекой от нас. Простых людей он настолько презирает, что не одаривает их даже взглядом. Общаться с нами – оскорбление для него. Как вам тако*е?
– Мне казалось, мы спешим, - процедил Соломон.
– Не переживайте, дом окружен моими людьми. Если то, что мы ищем, попытается сбежать, его быстро схватят. Мы не Транс-Пол, но опыта нам не занимать. Давайте ознакомимся с оставшимися экземплярами. Заверяю вас, сеньор детектив, хоть каждый из них и отвратителен сам по себе, в целом они являют очень поучительное и интересное зрелище.
В следующей камере металось вдоль решетки что-то большое и тучное. Оно повизгивало, хрюкало, шумно облизывалось, терло огромный отвисший живот и перебирало ногами. Это тоже был человек, но ужасно толстый, настолько, что сперва даже казался чуждым человеческим формам. Толстейшая шея покрыта надувшимися венами, руки и ноги набухли настолько, что их мышцы едва способны сокращаться. Живот – выпирающий пульсирующий бурдюк. Человек, страдающий столь сильным ожирением, должен быть прикован к кровати собственным весом. Но только не этот. Толстяк сновал возле решетки, тыкался в нее лицом, пытался облизывать прутья грязно-сизым языком. Увидев Пацци и Соломона, он взволновался, и его бездумные коровьи глаза едва не вылезли из орбит. Он стал жалобно подвывать и хрюкать, а его неловкие движения стали подобострастны и суетливы, как у голодного щенка, выпрашивающего еду.