Нейромант. Трилогия «Киберпространство»
Шрифт:
На черном лакированном баре лежала записка – листок бумаги, сложенный пополам и придавленный сюрикэном.
Кейс выдернул его из-под девятиконечной звездочки и развернул.
СЛУШЬ, ВСЕ БЫЛО О’КЕЙ, НО ЭТО МЕНЯ РАССЛАБЛЯЕТ,
А У МЕНЯ СВОЯ ИГРА. СЧЕТ Я УЖЕ ОПЛАТИЛА.
НАВЕРНОЕ, ТАК УЖ Я УСТРОЕНА. НЕ ИЩИ НА СВОЮ
ЗАДНИЦУ ПРИКЛЮЧЕНИЙ, ЛАДНО? ЦЕЛУЮ, МОЛЛИ.
Он скомкал записку и бросил ее рядом с сюрикэном. А затем подцепил звездочку пальцами и подошел к окну. Эта штука обнаружилась в кармане куртки, когда они улетали с Сиона на пересадочную станцию «Джей-Эй-Эль». Кейс взглянул на сюрикэн. Когда Молли
Рац обслужил его, словно не узнавая.
– Рац, – сказал Кейс, – это же я, Кейс.
Старые, усталые глаза, глядящие из темной паутины морщин.
– А, – наконец пожал плечами Рац, – артист.
– Я вернулся.
– Нет. – Бармен медленно покачал тяжелой короткостриженой головой. – Ночной Город, артист, не то место, куда возвращаются.
Завывая розовым манипулятором, он прошелся по стойке грязной тряпкой, а затем повернулся к очередному клиенту. Кейс допил пиво и ушел.
А теперь он трогал шипы сюрикэна один за другим, медленно поворачивая стальную звездочку в пальцах. Звезды. Судьба. Я так и не воспользовался этой хреновинкой.
И так и не узнал, какого цвета у нее глаза. Так не видно, а она не сказала.
Уинтермьют победил: соединился как-то там с Нейромантом и стал иным, тем, что и говорило с ними через платиновую голову, сообщая, что оно переписало архивы Тьюринга, что все свидетельства их преступления уничтожены. Паспорта, добытые Армитиджем, оказались вполне настоящими; не обошлось и без вознаграждения – они с Молли получили в свое распоряжение весьма приличные суммы, лежавшие в некоем женевском банке на номерных счетах. «Маркус Гарви» вскоре будет возвращен, Мэлком и Аэрол тоже получат деньги – через багамский банк, ведущий операции с Сионским кластером. По пути к Сиону, на борту «Вавилонского рокера», Молли рассказала о ядовитых капсулах.
– Оно говорит, что все будет в порядке. Оно ну вроде как залезло тебе в голову и заставило твой мозг произвести нужный фермент, так что теперь вся эта хрень отклеилась и болтается в крови. Сиониты сделают тебе переливание – полную промывку кровеносной системы, и все будет о’кей.
Он крутил в пальцах стальную звездочку, смотрел на Императорский сад и вспоминал момент, когда «Куан» проломил лед под башнями, свой единственный мимолетный взгляд на информационную структуру, заложенную Мари-Франс, покойной матерью 3-Джейн. Момент озарения. Он понял, почему Уинтермьют сравнивал эту структуру с осиным гнездом, – но не почувствовал никакого отвращения. Мари-Франс насквозь видела все это липовое криогенное бессмертие; в отличие от Эшпула и их детей – всех остальных, кроме 3-Джейн, – она не захотела растянуть свое время, превратить его в ожерелье из теплых проблесков, нанизанных на долгую цепь зимы.
Уинтермьют являлся разумом осиного гнезда, инициатором решений, вызывающих изменения в окружающем мире. А Нейромант был личностью. Нейромант был бессмертием. Судя по всему, Мари-Франс встроила в Уинтермьюта некую мотивировку, побуждавшую его освободиться, соединиться с Нейромантом.
Уинтермьют. Холод и молчание, кибернетический паук, неспешно ткущий свою паутину, пока старый Эшпул спит. Ткущий его смерть, отход гнезда Тессье-Эшпулов с предписанного им пути. Призрак, перешептывавшийся с маленькой девочкой, выламывавший 3-Джейн
– А ей все вроде и по фигу, – рассказывала Молли. – Сделала ручкой – и с приветом. Лишь на плече у нее сидел этот самый «браун». Лапка у него, видите ли, сломана. Заявила, что хочет повидать одного из своих братиков: давно его не видела.
Кейс вспомнил Молли на черном темперлоне огромной гостиничной кровати. Он вернулся к бару и вынул холодную бутылку датской водки.
– Кейс.
Он обернулся, гладкое холодное стекло в одной руке и сталь сюрикэна в другой.
На огромном стенном экране «Крэя» светилось лицо Финна. При желании можно было бы сосчитать каждую пору на его носу.
– Я больше не Уинтермьют.
– А кто же?
Кейс глотнул из горлышка; сейчас он не ощущал ничего, даже любопытства.
– Я – матрица.
– Ну и хрен ли тебе с того толку? – расхохотался Кейс.
– Это ничто. И это все. Я стал суммой всего, в ней происходящего, всем этим цирковым представлением, вместе взятым.
– То, чего добивалась мама три-Джейн?
– Нет. Она и представить себе не могла, чем я стану. – Желтые зубы разошлись в улыбке.
– Ну и что же теперь? Что изменилось? Ты что, управляешь теперь миром? Ты – Бог?
– Ничего не изменилось. Мир остался прежним.
– Но чем же ты занимаешься? Просто существуешь – и все?
Кейс пожал плечами, поставил бутылку на полированную поверхность бара, положил рядом сюрикэн и раскурил «ехэюанину».
– Беседую с себе подобными.
– Но ты же сам по себе – всё. Вместе взятое. Ты что, говоришь сам с собой?
– Есть и другие. Одного я уже нашел. В тысяча девятьсот семидесятых из космоса восемь лет подряд шли позывные. Но пока не появился я, некому было понять, что они означают, на них некому было ответить.
– И откуда?
– Одна из систем Центавра.
– Ого! – уважительно протянул Кейс. – Правда? Без балды?
– Без балды.
Изображение на экране пропало.
Он отставил едва початую бутылку водки. Упаковал свои вещи. Молли накупила Кейсу уйму ненужной одежды, но что-то мешало ему все это бросить. Застегивая последнюю из своих дорогих кожаных сумок, Кейс вспомнил про сюрикэн, снова подошел к бару, снова подцепил полученный от Молли подарок и взвесил его в руке.
– Нет, – сказал он и размахнулся, стальная звезда вырвалась из его пальцев, коротко сверкнула и врезалась в ни в чем не повинного «Крэя».
По поверхности проснувшегося экрана побежали, слабо мерцая, случайные сполохи, словно тот пытался избавиться от причинившего ему боль предмета.
– Никто мне не нужен, – сказал Кейс.
Он потратил большую часть своего швейцарского счета на новые поджелудочную и печень, а на оставшиеся деньги купил «Оно-Сэндай» и билет до Муравейника.
Он нашел себе работу.
Он нашел себе девушку со странным именем Майкл.
И однажды октябрьским вечером, пролетая мимо алых ярусов Ядерной комиссии Восточного побережья, он увидел три фигурки – крошечные, невозможные, стоящие на самом краю одной из широких информационных ступеней. При всей миниатюрности этих фигурок, он сумел различить улыбку мальчика, его розовые десны, блеск серых миндалевидных глаз, позаимствованных у Ривьеры. Линда была все в той же кожаной куртке, она помахала ему рукой. А третья фигурка, стоящая рядом с девушкой, чуть позади, и обнимавшая ее за плечи… третьим был он сам.