Нейропат
Шрифт:
Томас попросту использовал Миа. Он делал ставку на разрыв между любовью и ее эволюционным разумным обоснованием, на тот факт, что мысленно Миа по ошибке принимает Фрэнки за генетически совместную собственность. Но посадить соседа номер один на весла не было просто прихотью. Миссией, которую поставил перед Томасом капитан Кэссиди, был Белый кит. Кто-то должен был грести, пока он балансировал с гарпуном в руке...
Томас продолжал объяснять — почему у них не было иного выхода, кроме как похитить его сына, как Нейл дал ему специальный телефон, как он условился позвонить, чтобы узнать, куда привезти
Когда Миа задал тот самый вопрос, Томас попросту сказал:
— Потому что Фрэнки — его сын.
Со стороны соседа номер один последовало длительное молчание. Покрышки невнятно бормотали что-то, им не хватало ухабов и грязи.
Контроль... Томас чувствовал холодную, влажную руку, цепко обхватившую его тело. Люди не герои, понял он. Не герои, и все тут.
Они могут показаться ими только в минуты безумия.
Башни Манхэттена громоздились, невозмутимые издали, сюрреалистичные в неисчислимом множестве огней. Нимб каждой рисовал на лобовом стекле переплетенные кольца, медленно смещавшиеся соответственно изгибу шоссе. Где-то, погребенный в одной из циклопических расселин горизонта, маленький мальчик лежал, привязанный к своей кровати, корчась и крича.
Томас пошевельнулся на своем сиденье, тесно обхватил колени.
— Что, если он прав? — спросил он.
Один из тех вопросов, которые обретали реальность, только если задать их вслух. Томас понял — отчасти он не верит, что Миа остался наедине со своими мыслями.
— Кто? — откликнулся Миа. — Нейл?
— Мы считали себя центром мироздания. И ошибались. Считали, что созданы по образу и подобию Божию. И снова ошибались. Теперь мы считаем себя источником всех существующих смыслов... Считаем себя реальными.
— Это всего лишь одно из предположений, — сказал Миа. — Еще одна игра слов. Оглянись, Том. Никто, к чертям, и понятия не имеет, что творится. И меньше всех — Нейл. Власть — вот что всем распоряжается.
Томас покачал головой. Трагедия была не в том, что слова бездонны: это был просто способ преподавателей английской литературы польстить себе, утвердившись в мысли, что мир все еще живет по шекспировским законам, что это нечто, пошитое на заказ для них и их профессиональных навыков. Нет. Трагедия была в том, что глубина эта неизреченна.
Непригодна для обитания.
— Понятия мы имеем, — сказал Томас, жестикулируя, но обращаясь не столько к встающему навстречу городу, сколько к знанию, с помощью которого тот вознесся. — Просто нам не под силу следовать им.
— Ты прямо как Вуди Аллен, — фыркнул Миа, — только без юмористической жилки, без изюминки.
Томас поджал губы. Ко всему прочему, он понимал, что давит на Миа, тогда как ему следовало бы приободрять соседа. Но, учитывая волшебное воздействие дневного нейролептика Нейла, это само собой разумелось; что-то неумолимое и беспощадное вселилось в него, желание докопаться до истины, увидеть все насквозь...
И не важно, что там, в конце.
— Ты не понимаешь, Миа. Мы дошли до предела. Мы на грани. Да, да, именно так. Тебе знакомо чувство, которое у тебя возникает,
— Какого дьявола тогда удивляться, что у него крыша поехала?
— Разве? Крыша, говоришь, поехала? А может, он единственный нормальный в мире безумцев? Это не досужие размышления, Миа. Это факт. Воля, желания — это иллюзии. Факт. И он ничем не отличается от фактов, благодаря которым возможна эта машина, возможен Нью-Йорк, прививки, пластические операции или полиэстеровые брюки. Мы! Мы сами — иллюзия! Вот до чего докатился этот свихнувшийся мир. И Нейл первым увидел, как можно этого миновать, увидел, как...
— Послушай, Томми, — прервал его Миа, глаза его перебегали с Томаса на дорогу и обратно. — Тебе многое пришлось пережить, поэтому я постараюсь сказать это помягче, ладно? Три слова. Заткнись. Долбаный. Отморозок.
Томас оглянулся на город — груды черни и золота на горизонте.
— Слышал, Томми? Я ясно выразился?
— Тебе ведь известно, что искусственные новости оседают в MSNBS, — продолжал Томас — Питер Фармер — одно из их творений, которое они изваяли, используя в реальном времени обратную связь образов воображения, создаваемых мозгом, чтобы наделить его самым приятным голосом, самой приятной внешностью и так...
— Заткнись, к че-е-е-рто-о-воймате-е-е-ри-и, — нараспев произнес Миа. — Заткни варежку-у-у...
— Нет. Послушай, Миа, черт. Просто послушай. Наше общество в основе своей — гигантская разновидность того же Фармера: огромный механизм обратной связи, механизм, настроенный на то, чтобы потакать нашим прихотям — духовным, социальным, материальным. Нашим прихотям, не нашим потребностям. Вот мы и носимся по свету, пичкая всех баснями, а когда кто-то захочет поговорить, поговорить всерьез, мы тут как тут: «Извини, приятель, у меня посадку объявили». В какое сравнение со всем этим могут идти факты? Мы верим, что нам хочется того-то и того-то, что причины и доказательства просто различные отделы бакалейной лавки, что мы никому ничем не обязаны, а уж тем более — миру! И поскольку мы не можем видеть то, чего не знаем, мы все думаем, что так или иначе нам удалось обвести остальных вокруг пальца, и не важно, что через три тысячи лет каждый наш крохотный поступок будет казаться нашим потомкам таким же смехотворным, каким кажутся поступки наших предков...
Томас замолчал, не в состоянии перекричать рев мотора «тойоты» в потоке движения.
Миа дернулся обратно, встроился в центральный ряд.
— Дело не в том, что мне это не интересно, Томми. Черт возьми, я согласен буквально с каждым твоим словом. Просто сейчас я не врубаюсь. — Миа включил знак поворота, притормозил у съездного пандуса. — Нас ожидает рыба покрупнее, сосед. А этой иллюзии вовсе не хочется. — Он оглянулся через плечо. — Не хочется, чтобы моя накачанная, атлетическая жопа оказалась за решеткой. — Он быстро взглянул на Томаса. — Ясно?