Нейтринная гонка
Шрифт:
Сквозь шум прорезался голос Архита:
— Пифагор сошел с ума!
— Убить его! — завопила толпа.
— Нет! — вскрикнула Эвритоя, оказавшаяся единственным защитником философа.
— Он умрет завтра утром! — решил довольный Глокус.
— Вот увидите, на что способен апейрон! — отчаянно вскричал философ.
Он призвал четыре знакомых числа силы, чтобы создать целую кучу Овчинных Накидок, бросить их вонючей грудой на Огонь и сжечь путы, что держали его, затем с помощью Облака укрыть форум и велеть Реке выйти из берегов и затопить улицы Тарентума. Пифагор рассчитывал воспользоваться замешательством
— Смотрите на него, Эвритоя и Архит, — произнес Пемптус, затянув веревку вокруг шеи Пифагора. — Смотрите на этого грязного старого козла. Завтра утром мы накроем его дверью и раздавим нечестивца. Каждый из вас бросит в него камень. И я прослежу затем, чтобы никто не посмел уклониться от этой обязанности.
— Хорошо сказано, — фыркнул в тумане Глокус.
Архит приблизился.
— Вы решили стать колдуном, учитель? Зачем? Чтобы замарать ваши благородные математические идеи? И все-таки я продолжаю разделять ваше прежнее учение.
— А вдруг моя власть такова, что этот тупица — твой отец — не сможет убить меня? — спросил Пифагор. — Что тогда, Архит? Мои знакомые из апейронауверили меня, что…
— И что же?
— О Пифагор! — воскликнула Эвритоя, голос женщины дрогнул. — Куда завело тебя безумие?
Философ провел бессонную ночь в каменном амбаре, думая не о смерти, а о математике. Пифагор чувствовал, что не успел совершить нечто великое.
Он гордился своими исследованиями пяти правильных многогранников, испытывал бесконечную благодарность Единому за открытие великой теоремы о прямоугольном треугольнике и весьма ценил собственные философические кружева и оборки, которые сплел вокруг особенностей меньших чисел. И все же что-то он упустил — некий ключевой вывод из теоремы о прямоугольном треугольнике. Нечто, связанное с апейропом,иначе зачем боги прислали к нему учителей?.. Краткие рассветные часы Пифагор провел, погруженный в созерцание природы соотношения между диагональю и стороной квадрата. Философ настолько погрузился в свои мысли, что не слышал, как прокричал петух.
Так как этой ночью Пифагор не сомкнул глаз, скрюченные обитатели апейронане появились. Впрочем, нет, в тот самый миг, когда надменный сенатор Пемптус пришел, чтобы отвести философа навстречу его судьбе, Пифагору показалось, что в темпом углу амбара замаячила хитрющая морда Взлохмаченного Кота. Внушающий ужас представитель семейства кошачьих, состоящий из мириада колючих выступов, подмигнул философу, и тот остановился как вкопанный.
— А ты не чужд суевериям относительно амбарных котов? — засмеялся Пемптус. — Сумасшедший выдумщик! Лучше бы ты беспокоился о чем-нибудь реальном, например, о камне. — Сенатор пнул камень размером с дыню. — Подними его, Пифагор. Этот камень упадет на дверь первым.
Философ медлил, и кот — теперь стало понятно, что кот — самый что ни на есть настоящий — шмыгнул к двери и выскочил наружу. И все же как сложно и гармонично устроен зверь, и как легки его движения! Уже исчезая из виду, кот проделал свой обычный омерзительный фокус — вывернулся наружу, что было совершенно невозможно.
— Эй ты, подними камень, — грозно повторил мускулистый
С высоко поднятой головой Пифагор шел по Тарентуму, не обращая внимания на глумящуюся толпу. Огромный каменный алтарь, уже согретый солнечным объятием, ожидал несчастное тело старого философа. Пока Пифагор пытался собраться с мыслями, его бросили на твердую поверхность, а сверху положили деревянную дверь.
Глокус первым швырнул камень — тот самый, что принес философ. Дверь давила все сильнее, словно ученый был бесчувственной сковородкой или совокупностью величин, каждая из которых обладала смертельным весом.
Граждане Тарентума напирали, неся с собой камни, некоторые старались придвинуться как можно ближе, чтобы прошипеть проклятия, хотя иные шептали и слова утешения. Мятежный Алсибед не пришел на казнь, но Эвритоя и Архит двигались в толпе, подгоняемые стражниками. Они несли камни не тяжелее куриного яйца, хотя и этот вес казался матери и сыну неподъемным.
Скоро дыхание стало непосильным трудом для слабой груди философа. Он еще мог выдыхать воздух, но вдыхать его обратно было так тяжело, словно волочить непосильную ношу. Солнце ослепляло Пифагора, в ушах раздавалось жужжание. Неожиданно он заметил что-то яркое — толстый жук опустился на щеку. Граждане все еще текли мимо, кидая камни. Зрелище сверкающего насекомого на лице мученика выглядело столь зловеще, что многие отводили глаза.
Насекомое жужжало, и философ позволил себе вообразить, что различает слова.
— Используй число, которое я тебе дал, идиот! Сосредоточься!
Еще один камень упал на грудь Пифагора, затем еще, и еще, и еще. Философ чувствовал, как его ребра сгибаются и трещат, боль затопила разум, будто напиток Гадеса. Сквозь шумящую кровь в ушах он различал насмешливые крики толпы и одинокий женский вопль.
— Что ж, довольно, — визгливым йодлем пропел Глокус, наблюдавший за мучениями Пифагора. — Этот человек сломлен. Уберите камни. Эй, рабы, отнесите его и бросьте в мусорную кучу у реки, пусть там и сдохнет. Вдыхать на смертном одре испарения человеческих отходов — вот самый подходящий для Пифагора апейрон. — Глокус возвысил голос до визга. — Пусть это станет предупреждением всем, кто осмелится бросить мне вызов! Я подобен богу, и вы все должны преклонить предо мной колени!
Далекие от смирения граждане просто молча смотрели на своего царя. Отвратительная казнь сослужила Глокусу недобрую службу. Множество рук протянулось, чтобы снять камни с груди Пифагора.
Когда грудь философа освободили от груза, пробитые легкие со свистом втянули сладостный воздух. Философ наблюдал за собой словно со стороны — вот он, ничем не прикрытый, лежит на форуме, Эвритоя и Архит плачут, а вот его окровавленное тело кладут на грубую телегу, и трое рабов везут телегу по улицам Тарентума. Теперь Пифагор стал выше боли, он летел в тоннеле, ведущем в Элизиум. Философ приготовился к смерти.
Однако его продвижению к конечному блаженству что-то мешало — кто-то кусал, щекотал философа, жужжал ему в ухо. Насекомое на щеке — или призрак Скрюченного Жука? С теперешней точки обзора, что изнутри, что снаружи, Пифагор не замечал никакой разницы.
— Ты поступил хорошо, что выступил в нашу защиту, Пифагор, — сказало насекомое или Жук. — Ты — достойный человек. А теперь используй мое число.
— К-к-как? — слабо выдохнул Пифагор.
Возникнув прямо из пасти Скрюченного Жука, Взлохмаченный Кот промолвил: