Незабываемые дни
Шрифт:
Заметив грустный взгляд Василия Ивановича, Тихон заговорил, словно оправдываясь:
— Для кого стараться? Для немца? Вот и решили затопить.
Люди молча двинулись дальше.
Из-за высоких зарослей ивняка несло гарью. Когда вышли на перекресток, заметили над дорогой синеватые полосы дыма, сквозь которые пробивалось несильное и неяркое при свете солнца пламя. Горел мост через речку. Была она не особенно широкая и неглубокая, но мост тянулся на добрую сотню метров: очевидно, весной она широко разливалась.
Из густых прибрежных зарослей Тихон вытянул лодку, и вскоре путники скрылись
Вскоре к берегам речки подступили низкорослые суковатые сосны. Тихон повернул лодку в широкую канаву, прорезавшую покрытый кочками торфяник. Сосны попадались чаще и перешли в густой сосновый бор.
— Отсюда удобнее пешком, — сказал Тихон и потащил лодку в заросли орешника, густо разросшегося по всему берегу.
Они собирались перейти лесную просеку, когда Тихон, шедший впереди, взмахом руки остановил их. Вблизи слышны были голоса людей, приглушенный конский топот. Соколов и его спутники притаились под сенью листвы, насторожились. По просеке напрямик ехала группа всадников. Кони шли медленно… Ехавшие позади верховые о чем-то спорили; передние не то пели, не то пробовали петь, — мелодия песни внезапно обрывалась, начиналась новая. Трудно было разобрать отдельные слова песни, — ехавшие пели вразброд, заглушали друг друга, путали мотивы. По всему видно было, что это пьяная ватага.
— Я тебе покажу, говорю, как нам указывать! — выкрикнул кто-то позади.
— Ну?
— Вот тебе и ну… Мы сами, говорю, начальники и сами знаем, что нам делать.
— Ну?
— А он задержать хотел… У меня, говорит, с бандитами один разговор.
— Это он на тебя так? И ты не дал ему?
— Гм… дал… Попробовал бы ты дать, когда у них пулемет. Еле ноги унес, такая, брат, выпала прогулка.
Передний всадник был в обмундировании красноармейского командира. Он еле держался на седле и явно клевал носом.
— Новую давай! — вдруг спохватился он и вновь, продолжая клевать носом, коротко приказывал: — Отставить!
Деревянная коробка маузера болталась у него на боку, сползала, била — по ноге. Тогда он спросонья раскрывал глаза, недоумевающе озирался вокруг:
— Кто тут мешает?
Заметив маузер, закидывал его за спину. Конь пугался, шарахался в сторону, — видно, он еще не привык к седлу. Весь он был в мыле и, тяжело сопя, еле переставлял ноги.
— Пошел, пошел, стоялый, а то сменяю, волчье мясо!
Всадник пытался ударить коня меж ушей, тот мотал головой и, испуганно прядая ушами, переходил на легкую
— Вот это я понимаю, держи такой аллюр.
Но тут же хватался за поводья, осаживал коня:
— Тише ты, шкура, растрясешь все кишки…
И, оглянувшись, рычал осипшим басом:
— Чего приумолкла, кавалерия? Даешь боевую!
«Кавалерия» подтягивалась и — кто в лес, кто по дрова — несла такую околесицу, что притороченная к седлу заднего всадника пленная овечка начинала громко блеять.
До чего уж был мрачен Василий Иванович, увидевший эту необычайную кавалькаду, но и тот не выдержал, улыбнулся:
— Что за люди?
— Кавалерия от инфантерии, а по всему видать — босота, — отрубил Дудик и мастерски подбросил носком сапога подвернувшийся под ногу мухомор. — Разрешите, Василий Иванович, так я эту кавалерию если не в плен возьму, то во всяком случае так попугаю, что она и уши овечьи растеряет.
— Вот это уж отставить, с пьяными нечего связываться. Разберемся с ними после, никуда не денутся.
— Да я их один…
— Знаем, знаем! Смельчак Дудик на пьяных.
— Напрасно вы, Василий Иванович! Хотя бы разузнать, что за люди.
— А теперь всякого люду хватает. Некоторые просто без толку слоняются, выбитые из колеи. Ходят. Бродят как очумелые, не зная, за что взяться, — вмешался в разговор Тихон.
— Разве и такие попадаются?
— Вот эти, которых вы только что видели, Василий Иванович, должно быть, из таких. Сотни людей проходят теперь по нашим лесам. Многие пробиваются на восток. Мы вон тысячи красноармейцев проводили, из-под самого Бреста хлопцы шли, на Гомель подались. От сельсовета к сельсовету, так и провожали. У нас один старый колхозник тысячи три людей вывел. Ну, есть которые, что остались. Теперь они по отрядам. Есть и раненые, так по деревням приютились, народ их выхаживает, помогает. Понятно, каждый честный человек на восток стремится, чтобы к своим добраться. А не проберется и тут дела хватает, лишь бы руки, лишь бы винтовка, фашиста повсюду можно достать.
— Что правда, то правда, Тихон.
Они уже приближались к совхозу, когда за деревьями услышали множество людских голосов, скрип колес, рев скотины. Пахло гарью, очевидно, вблизи что-то горело. Действительно, над самыми верхушками стройных сосен низко плыло лохматое облачко дыма. Когда они вышли на проторенную тропинку, откуда-то из-за дерева к ним бросилась не замеченная ими раньше девушка. Вскинув винтовку, она крикнула им:
— Стой, стой! Кто такие?
И так угрожающе щелкнула затвором, что Василий Иванович, шедший впереди, предупредительно поднял руку:
— Тихо, вояка, а то еще подстрелишь!
Федя сунулся было вперед, но девушка остановила его грозным окриком:
— Не двигаться, убью на месте!
Ее голос срывался на детский писк. И вообще в лице ее было что-то детское, мальчишеское. Из-под платка выбивались непокорные вихры стриженых кос, белесые брови были словно приклеены на загорелом лице. Множество веснушек обсыпало ее вздернутый носик, лоб, придавая всему лицу удивленный вид. Девушка в самом деле глядела на остановленных ею людей с некоторой растерянностью и удивлением, светившимся и в синеве ее глаз и во всей фигуре.