Незабываемые дни

Лыньков Михась

Поздно вечером хоронили Кляновичиху и убитого немцами красноармейца.

Тушили пожар.

Когда забросали песком и землей обгорелые бревна, залили водой головешки на пожарище, молча разошлись по домам. Деревня стояла притихшая, задумчивая — ни голоса, ни звука…

Из своего укрытия выбрался Дубков и пошел в хату. Там уже был Ананас Швед, который пришел проведать Сымона. Швед просидел весь день около бани в густых зарослях орешника, так как особенного желания показываться на глаза немцам не имел и хорошо знал, что близкое знакомство с фашистами ничего приятного

и полезного ему не обещает. Сымон сидел молчаливый, растерянный. Он чувствовал себя выбитым из привычной колеи. Фашистский приказ и все события дня лишили его обычного спокойствия. Он рассеянно слушал, как тетка Ганна, проклиная на весь свет немецких дьяволов, все угрожала им:

— Погодите, погодите, я найду на вас управу, гады!

Она никак не могла согласиться с мыслью, что Сымон станет старостой.

— Это же надо так человека на старости лет обидеть! Разве мы враги народа? Или мои сыны не в Красной Армии? Что, нас советская власть жизни решила или имения отобрала? С ней же мы шли столько лет, при ней мы старые лохмотья сбросили, с ней мы в люди вышли. С нею и свет увидели. Нет, не бывать по-вашему, рыжие черти!

И, успокоившись немного, она снова начинала:

— Не дождетесь! Околеете, душегубы! Я найду на вас управу. Я с партийным человеком посоветуюсь, я до области дойду!

Когда до этого аргумента доходила тетка Ганна в былые дни, ее не на шутку побаивались разные «обидчики колхозной жизни». Она не любила бросать слова на ветер. Но теперь даме Сымон в ответ на эти слова буркнул:

— Мелешь нивесть что. До области она дойдет. Может, еще в Минск подашься?

Но трудно было сбить тетку Ганну с ее позиции. И хотя она вначале немного смутилась, однако твердо стояла на своем:

— Ты мне Минском в нос не тычь! Я знаю, что говорю. Я, может, знаю больше, чем ты. Не на одном этом поганом фашисте свет стоит. Он мне дорогу не закроет. Он, этот фашист, пришел и ушел, от него и следа не останется. А мы как жили, так и будем жить. С советской властью жить будем, потому что советская власть это все равно, что наш народ…

— И ты? — шутливо бросил Сымон.

— Что я?

— Советская власть будто.

— И я… А как же ты думал? Тут шутить нечего.

Сымону было не до шуток. Просто хотел отделаться or назойливых мыслей, не дававших ему покоя. Если бы он был моложе, нашелся бы и лучший способ выпутаться из этого отвратительного положения. А пока он не видел способа.

Не давали покоя тревожные мысли и Ганне. Она сознавала, что некоторые слова просто говорит, чтобы подбодрить себя и других, чтобы развеять невеселые думы. А как оно все пойдет дальше, чем это кончится, она и сама еще не могла во всем как следует разобраться. В самом деле, где теперь эта область? И в Минске же засели проклятые фашисты. И где ты теперь возьмешь партийного человека? Или ему специально оставаться, этому человеку, чтобы попасть в грязные руки душегубов? Конечно, вот и Апанас Швед партийный человек. Уже лет пять в партии. И сметливый человек, внимательный, знает, что к чему. Одно, что свойский человек, сосед… Еще помнит тетка Ганна, как когда-то, лет, должно быть, двадцать тому

назад или немного больше, приходилось ей гоняться с плеткой за этим Апанасом, тогда еще Панаском, слишком охочим на морковку и мак с чужого огорода. Разумеется, не один он такой. Человек, что ни говори, уважаемый, солидный, серьезный, можно сказать, человек. Да, но свой же, сосед…

Когда все в хате замолчали, отдавшись своим мыслям, чтобы выбрать самую лучшую и наиболее подходящую, с которой можно было бы поделиться и с другими людьми, в сенцах скрипнула дверь и через порог, не ожидая особого приглашения, переступил Остап Канапелька.

— Что-то сидите вы тут, как куры на насесте. Заснули?

— Заснешь тут! — пробормотал под нос Сымон.

— А чего ж вы это, как дохлые мухи? О чем беседу вели, что вдруг так притихли, как немые?

— Невеселые у нас разговоры… — откликнулась тетка Ганна. — Может, слышал уж наши новости?

— Слыхал, слыхал… Хвастать особенно нечем.

Павел Дубков и Швед рассказали Остапу Канапельке о всех последних событиях. Что-то шепнул на ухо Шведу Остап. И тогда Ананас Рыгорович сразу встал, даже пояс подтянул, поправил гимнастерку, словно готовился к какому-то официальному выступлению. Тетка Ганна посмотрела на него, подумала: «Ишь ты, нашел время прихорашиваться…».

Апанас Рыгорович тем временем заговорил с Сымоном, и в голосе его, тихом и спокойном, слышались нотки не то повелительные, не то убеждающие:

— Видите, дядька Сымон, придется вам пойти в старосты, никуда не денетесь.

— Что вы, ошалели все? — сердито бросила тетка Ганна, с удивлением поглядывая то на Шведа, то на Остапа Канапельку, который молча возился с кисетом, растирая на ладони желтые листы табака.

— Так что становитесь на пост, берите власть. Такое вот мнение у нас..! — и даже лоб вспотел у Апанаса Рыгоровича от этой небольшой речи.

— Что ты городишь? К чему твое слово, человече? — недоумевающе спросил Сымон.

— Вы будете старостой, вот к чему мое слово. И не мое только, такое мнение у нас…

— У кого это — у нас?

— У кого? — и Апанас Рыгорович заговорил словно в шутку: — Разве вы забыли, дядька Сымон, что я у вас председатель сельсовета… Представитель советской власти… Вы ее признавали и признаете, как мне известно. А если это так, должны же вы исполнять ее распоряжение…

— Что-то мелешь ты несуразицу… Где это видано, где это слыхано, чтобы советская власть ставила над народом фашистскую погань… немецкое начальство?

— Истинную правду говорите, дядька Сымон. Не хотим погани. Хотим мы… ну, советская власть хочет, и… вы же свой человек… партия наша хочет, чтобы были теперь с народом свои люди! Понимаете, свои… Меньше будет горя людям. Фашисту скорее конец придет. Войне дни укоротим.

Слушала и охала тетка Ганна.

— И вам совет, тетка… Трудно вам будет. Остерегаясь жить надо. И фашистов опасайтесь, и злого человека берегитесь. Не очень пускайтесь в разговоры. Сами понимаете.

Совсем размякла тетка Ганна. Машинально приготовила поесть Дубкову, тот собирался куда-то в дорогу. Спросила для приличия: