Незадолго до ностальгии
Шрифт:
– Как?
– Не знаю, обратили ли вы внимание: на заседания Варвара одевалась так, чтобы в её наряде совершенно чётко доминировал какой-либо цвет – коричневый, розовый, голубой и так далее. Когда я ещё раз всё прокручивал в голове, меня под утро и осенило: а не является это шифром?!
– Ерунда какая-то, – вырвалось у Киша.
– Возможно, – быстро согласился Аккадский. – Тогда скажите мне, что не ерунда? Скажите, что вы точно и твёрдо знаете причину или причины, так сказать, совокупность причин, по которым ваша бывшая супруга решилась
Киш не нашёл, что ответить: его защитник, то и дело переходящий в нападение, точно формулировал суть.
– Вот, смотрите, – Аккадский выложил перед ним распечатку фотографий Варвары. – Вот по порядку, как она одевалась на каждое заседание.
– А разве женщины не поступают так сплошь и рядом? – спросил Киш, деликатно оставляя за скобками вопрос, как Аркадий раздобыл снимки и корректны ли его действия с точки зрения профессиональной этики. – У Варвары так и раньше было: наряд – для понедельника, наряд – для вторника… Но это касалось одежды для работы. Не думаю, что в её неделе стало девять дней. Возможно, что-то в этом есть.
– Я предположил, – уже уверенней заговорил Аккадский, – что каждый тон соответствует одной букве. Но вам эти сочетания букв ни о чём не говорят.
– Может, вы неправильно определили, какая буква соответствует тону? – предположил Киш.
– Не спорю, – охотно закивал Аккадский. – Я в этом совсем не разбираюсь и даже не знаю, кто в этом разбирается. Чего нет, того нет – с художниками жизнь не сводила… Можно, конечно, составить программу, но это слишком долго, я предположил, что вы сможете что-то определить. Конечно, всё может быть ещё сложней, если задействована символика цветов. Ну, знаете: красный – страсть, зелёный – умиротворённость… Но в этом я разбираюсь ещё хуже.
– Я возьму их? – спросил Киш, кивнув на снимки. – У меня такие люди есть. Точней, один человек.
– Разумеется. Только обещайте, если вам удастся расшифровать, вы сообщите мне. Сделаете?
– Разумеется.
Киш спрятал фотографии и, вставая, протянул руку Аккадскому. Тот поднялся навстречу и глянул на часы.
– Кстати, уже сорок минут идёт ваш инерционный период. По истечении вы должны направить в суд своё согласие на защиту ваших ментальных интересов по этому делу. Если Варвара вторгнется в воспоминания, которые по разделу отошли вам, то по первому же вашему требованию будут предприняты меры в соответствии с законом. Форма стандартная. Если хотите, я отправлю от вашего имени.
– Не надо, – покачал головой Киш, – я ещё не решил.
– Вот я и говорю: это дело необычное, – ухватился за старую мысль Аккадский. – И вы необычный клиент, и ваша Варвара, если на то пошло, тоже. Необычная пара. Не обижайтесь, но создаётся впечатление, что вы сами не знаете, чего хотели от этого процесса. Ну, то есть, конечно, не вы, а ваша бывшая супруга. А что? Это мысль! Тогда мы, может, зря ломаем головы? Женская логика, как известно…
– Варвара
– Ну, она-то – истец, – пожал плечами тот. – Для неё это вообще должно быть пустой формальностью. Хотя не удивлюсь… Такие случаи бывали. Редко, но бывали. Натешатся в суде, а потом снимают взаимные претензии. Но надо сказать, в таком случае истца ждёт весьма чувствительный штраф.
– Если она пришлёт своё согласие, сообщите, пожалуйста, мне. По возможности сразу же.
– Разумеется, – пообещал адвокат. – Признаюсь, мне чрезвычайно интересно, чем кончится всё это дело.
– И последний вопрос: почему – совести?
– Не понял, – Аккадский смотрел на него с удивлением.
– Вы сказали: «Для успокоения совести я решил пробить…»
– Ах, вы об этом… По-видимому, у некоторых людей совесть и любопытство – одно и то же. Я из их числа.
– Вы скромничаете, – пожурил его Киш. – Мне кажется, это число равно единице…
9. У Шедевра
Вот и ещё один друг юности – Игорь-Игорёк, по прозвищу Шедевр. Как и все служители кисти, начинал с натюрмортов-пейзажей-портретов, потом в какой-то момент лица современников стали казаться Шедевру неинтересными, и он сдвинулся к исторической живописи, образы для которой черпал из старых фотографий. Наконец, перешёл в иконописцы, на том и успокоился, начав новую жизнь.
Юность, однако же, увязалась следом: его квартира, служившая и студией художника, где в прежние времена собирались люди разных убеждений, объединённых любовью к знанию, и где совершались обильные возлияния во славу искусства и науки, располагалась в районе дремучих переулков у Курского вокзала, фактически в самом центре, благодаря чему Шедевр оказался на пересечении многих линий. С преображением богемного капища в православную мастерскую протоптанные тропки заросли лишь частично и потому Игорёк по-прежнему располагал наиболее свежей (хотя и не всегда уже актуальной) информацией о разбросанной по миру честной компании. К нему в старую мансарду на четвёртом этаже потрёпанного дома многие забегали на минутку, случайно оказавшись рядом, а со временем стали заходить и для того, чтобы узнать новости о друзьях.
Иногда, впрочем, в периоды наиболее интенсивной работы, Игорь мог не принять даже самых близких друзей, просто не отвечая на стук в дверь (основной для него способ предварительной коммуникации).
Но Кишу повезло: когда он поднялся по широкой лестнице на последний этаж старого здания в стиле конструктивизма 1920-х и глухо постучал в дверь, по старинке обитую коричневым дерматином, из недр мастерской раздалось: «Кто?»
– Киш, – сказал он. И, кашлянув, чтобы придать голосу звучность, громко уточнил: – Арх-и-Камышов.
Ответом было золото.
Киш подождал: он допускал, что Игорь именно в этот момент занят работой и не может сразу оторваться.
Конец ознакомительного фрагмента.