Незаконные наследники
Шрифт:
Я только что была рядом с Джорджем, сказала она. Он храпел на земле, и там было полно логическим образом попавших туда крутых яиц, пикулей и вполне материального кофе. И мы поженились с ним согласно общепринятой традиции, мы живем на вполне осязаемой Сампер-стрит, дом сто восемьдесят четыре. Джордж получает сто девяносто два доллара восемьдесят центов в неделю, еще мы играем в бридж с Нельсонами, людьми из плоти и крови.
Она все еще была напугана.
Она проглотила подступивший к горлу комок. Наверное, мне пора уходить отсюда, сказала
Однако не сдвинулась с места. Вставай, иди. Но ноги ее не шевельнулись. Она теряла над собой контроль. Вот теперь я испугана до смерти, сказала она, испугана так, что пошевелиться не могу. Или, может быть, я вовсе не так испугана, как мне кажется. Ведь это всего лишь жутковатое совпадение. Должно быть, это дом трех чокнутых старичков, которые, завидев кого-нибудь, выставляют на стол три разнокалиберные миски с овсянкой и прячутся в чулане.
Привет! — крикнула Златовласка, есть кто дома?
В ответ не раздалось ни звука, только ветер зловеще захихикал в трубе.
Ау? — позвала Элис, надеясь, что сейчас выскочит какой-нибудь скрюченный старичок и крикнет ей: «Стой! Что ты делаешь в государственном заповеднике, ты вторглась сюда незаконно, мы уже закрыты, уходи!»
Ни ответа. Ни звука. Только мертвенно-тихий дом и три миски овсянки, источающие аппетитный запах.
Элис принюхалась.
Отлично пахнет, вынуждена была признать она. Только будь я проклята, если съем хоть чуть-чуть, потому что, во-первых, я недавно съела кучу бутербродов, а во-вторых, я вовсе не… Господи!
Элис умирала с голоду.
Или же ей казалось, что умирает. Одно и то же. Так она подумала.
Элис была испугана по-настоящему, она скрестила на груди руки, которые покрылись гусиной кожей. Она вернулась в предыдущую комнату. Плюхнулась на папин стул и выкрикнула «ой!».
Посидела минуту, дрожа.
После чего успокоилась. В конце концов, рассудила она, разве на нее кто-нибудь набрасывался? Видела ли она какие-нибудь призрачные физиономии? Вцеплялись ли в нее когтистые пальцы? Нет!
Они, разумеется, всегда рассуждают в таком духе. Если они не видят того, что подходит под их определение пугающего или злого, они вообще перестают переживать о чем-либо. Сила. И слабость.
Поэтому Элис снова успокоилась. Есть где-нибудь в радиусе полусотни километров медведи? Да. В зоопарке. За толстыми решетками. Так о чем беспокоиться?
Это просто маленький домик, который кому-то принадлежит. Вот и все. Папе, маме и ребенку. Или же трем старушкам, мал мала меньше. Или трем пожилым мужчинам на пенсии. Они здесь живут, а сейчас, в этот час весеннего денька, ушли за хворостом, за водой или за орехами.
Все в порядке. Все в полном порядке. Она скоро уйдет и побежит через холм обратно к Джорджу и расскажет ему, что он пропустил. А в следующий четверг, за бриджем с Нельсонами из плоти и крови, она будет рассказывать об этом анекдоте… будет ли она рассказывать об этом анекдоте?
Элис снова перешла в смежную комнату. Она бормотала
Она села за стол на маленький стульчик. Ее осенило, что если ей как раз по размеру самый маленький стул, значит, тот, кто сидит на большом, должен быть не меньше двух метров росту.
Вот, неужели я осмелюсь, думала она. Неужели мне хватит безрассудства съесть здесь кашки-малашки?
Она подозрительно прищурилась. А может ли оказаться так, что овсянка отравлена, напичкана снотворным, что это такая приманка?
Она принюхалась.
Да с чего бы, задавался вопросом ее разум. Ну кто бы стал оставлять отравленную кашу посреди заповедника? Это же тяжкое преступление, уголовно наказуемое, и вообще полный бред.
Она улыбнулась, показав зубы.
Как-никак, возразила она себе, не каждый день девушке удается поиграть в Златовласку. Надо пользоваться моментом.
Она еще раз как следует понюхала кашу в большой миске. Ммм, произнесла она, пахнет восхитительно. Она потянулась за большой ложкой.
Нет, это неприлично.
Она сунула руку в карман и достала деревянную ложку, которой подцепляла на пикнике корнишоны. Понюхала ее. Маринадом не пахнет. Во всяком случае, не слишком.
Она зачерпнула немного каши из большой миски, чувствуя себя настоящей преступницей после того, как овсянка затянула образовавшуюся дырку и поверхность снова стала ровной.
Она вдохнула в себя теплый вкусный запах, нос ее сморщился от удовольствия. О, вкусная, горячая, я только немного попробую и… ой!
Каша оказалась обжигающе горячей. Ложка дернулась у нее в пальцах, и овсянка брызнула на пол. Она огляделась в виноватом испуге, быстро втягивая ртом воздух. Рот остыл, обожженный язык превратился в комок онемевшей плоти.
Черт, пробормотала она, почему же я отступила от сюжета и не начала сразу с маленькой миски? Зачем было пачкать пол? Элис все еще весело болтала. Вот поистине достойное восхищения качество, каким обладают эти люди, — чувство юмора, которое проявляется в момент гибели.
И вот Элис Грэйди, она же Златовласка, попробовала каши из маленькой миски.
Ага, сказала она, вот так-то лучше. С детства не ела ничего вкуснее.
И она без колебаний съела все.
И не только без колебаний, но и с неким извращенным наслаждением, пытаясь представить, кто будет плакать при виде пустой миски.
Но, покончив с кашей, она оторвалась от миски и, испугавшись собственного поступка, ощутила, как испарина выступила на лбу.
Ну вот, подумала она, я это сделала. И откуда у меня только решимость взялась? Это чужой дом. Я ничем не лучше какого-нибудь взломщика. Меня могут посадить за это в тюрьму. А съев кашу, я только усугубила свою вину. Лучше убраться отсюда, и побыстрее, пока хозяева не вернулись.