Незавещанное наследство. Пастернак, Мравинский, Ефремов и другие

Кожевникова Надежда Вадимовна

По причине, допустим, дурного характера или же шаткости идейных позиций, у меня, когда начинаю «за здравие», сбой нередко случается, непреднамеренный, и заканчиваю «за упокой». И тогда, в той, статье, обронила, что «шестидесятников» судят нынче по той же схеме, как они судили поколения тридцатых, сороковых. Огульно, исключение делая лишь для тех, в чьем мученическом венце нельзя усомниться. Всех прочих обвиняя – за то, что выжили, уцелели?

Между тем они сами в жертвенном образе себя заявлять явно не собирались. Совершенно по типу не подходили. И слава Богу! Это как раз их заслуга: в затравленном, парализованном страхе обществе кометой, фейерверком вдруг взорвалась, возникла группа, пусть

малочисленная, отчаянно смелых, горластых, неуемных, любые препоны преодолевающих. Высказываемые подозрения, что-де их риск был не столь безогляден, пустяшны, мелкотравчаты. А если да – и что? В ЦК КПСС сидели в ту пору не только держиморды, но и светлые головы, классные, выражаясь по-современному, имиджмейкеры. Чтобы страна очнулась, необходим был десант, своей яркостью пропоровший застылую серость казармы. Тут уже не до сдержанности по канонам строгого вкуса, как в поведении, так и в обличии. Кого-то они раздражали, и не только чиновную рать. Но задача ведь ставилась не в расчете на узкий, взыскательный круг, а на охват именно массовый. В толпе, заполнявшей площади, и пестрый до ряби в глазах свитер, и рыжие волосы, и рост высокий, сценичностью, броскостью замечательно дополняли друг друга, составляли ансамбль, западающий в сознание миллионов.

МолодцыЛюдям, истосковавшимся в тюремном режиме, требовались герои, и они появились, соответствуя в точности ожидаемому.

Завистники, помолчите: роль на подмостках истории по блату не достается. Конкурс огромный, а, кроме того, постоянно на публике находиться, под прожекторами, высвечивающими все закоулки души, не каждый не только способен, но и охоч. Тех героев сплетни преследовали всегда. Собственно, они добровольно себя отдали на пожирание молвы. Но и это являлось условием возложенной на них миссии или, скажем, роли. Критиковать оперу по законам жанра трагедии и глупо, и невежественно. А уж просто гнусно обнародовать подноготное, выдавая осведомленность за приобщенность к неким «тайнам», тогда как разоблачаемый никогда ничего о себе не скрывал.

Их общее кредо – все на вынос, печали, радости, восторги влюбленности, жалость к брошенным женам. С некоторым перебором? Но по сравнению с недавним мертвящим ханжеством – свежий ветер. Как и пиджак цвета «сливочного мороженого», торпедой врезавшийся в сомкнутый строй одинаково мрачных, как склепы, пальто. Моя старшая сестра, их сверстница, как-то, ликуя, сообщила, встретив одного из них: «Ну, весь клетчатый, кепка, костюм, носки, галстук! Такой заграничный!»

И тут они были первыми, их клоунские – оттуда – наряды казались праздником. И если бы не ЦК, мы бы сами, советские граждане, их туда бы послали от нас представительствовать. Они очень выгодно отличались от заторможенных, зачем-то оживших манекенов, составляющих официальные делегации.

Разумеется, и «шестидесятники», и выделившаяся из их недр группа, отнюдь не были однородны. Но я говорю не о лицах – явлении. И в годы наибольшего успеха публика, общество воспринимали их как целостность. Ропот недоброжелателей, что-де слава превзошла по масштабам их природные дарования, несправедлив. Нужен был мостик через бездну беспамятства. Если так долго цепенела душа, если ее оглушали бравурными маршами, мотив простенький, под пастушью свирель, снимал злые чары. Да, не Моцарт. Но тогда незрелое общество, в подростковой стадии, хотело общаться на равных со сверстниками, пусть инфантильными, а все ж лучше, чем ворчливые наставления слышать от потрепанных жизнью взрослых.

Так же несправедливо их обвинять, что дерзости, недопустимые для других, им с рук сходили. И в столах рукописи многолетиями не оседали, даже в «застойные» времена. Нашлись влиятельные защитники, не давшие смельчаков растерзать – и их, и наше везение. Хотя и

сами кумиры ошибку делают, сейчас вспоминая свои беды, невзгоды. Бед, невзгод хватало у всех. Их же имидж – победное сияние. У большинства робость, опаска застряли в генах, и, чтобы их одолеть, необходим был наглядный пример озорства, как раз остающегося безнаказанными.

Мы им попустительствовали, они так себя и вели, шумно отвечая нашим чаяниями, нашим комплексам. Все их огрехи, как и достижения, превращались мгновенно во всеобщее достояние. Правда, нюанс: они, поэты, очень талантливые, существовали как актеры, любимцы зрителей. Что ж, выходит, они взвалили на себя двойную нагрузку. Следует посочувствовать. Теперь, тем более: актеры, к тому же в амплуа молодых, скорее сходят со сцены, чем писатели.

А они задержались, и сейчас еще там. Марафонцы. Впрочем, люди знающие говорят: эстрада, аплодисменты, запах кулис – яд, наркотик своего рода. Опять же злорадствовать нехорошо: тут действительно драма. Неумение вовремя уйти, скрыться от «шума городского», неготовность к старению. Но только ли их личная это слабость? А если они – заложники требований, предъявленных в свое время обществом?

Их страх перед старостью – не от того ли, что пришлось громить, клеймить стариков, как считалось, реакционеров, освобождая дорогу светлому будущему? Азартная велась игра – опрокидывать все, прежде чтимое, с обратным, уничижительным, знаком. Вспоминаю популярный, «перестроечный» «Огонек» под редакцией Коротича, где наряду с отличными материалами, разрывающими пелену лжи, выстрелами в упор укладывались те, кто и без того еле держался, чья вина в основном определялась датой рождения, кто впитал атмосферу эпохи, конечно, зловещей, но чью драму, чью душу, не взглянув, не полюбопытствовав, поспешили растоптать.

А потом оказалось, что если стальной стержень извне в соотечественников не вбит, они распадаются на куски. Даже лучшие среди них мельчают, утрачивают ориентиры, их споры похожи на склоку, каждый тянет одеяло на себя, и никто никого не уважает.

Людям творческим всегда тяжелее всех достается. Они – лакмусовая бумажка: при неблагополучии, духовном, социальном, черты уродства проступают с особой наглядностью именно в них. Так было, так есть и сейчас. Условия, обстоятельства, атмосфера коренным образом изменились, а сущность в людях все та же, весьма неприглядная, и полностью уже обнажившаяся, когда рухнул фасад.

Я не сказала своему собеседнику, почему, мне кажется, не стоит ему отвечать на провокацию: это вчерашний день, и никого уже не волнует. Было – не было? Куда важнее то, что происходит сейчас.

В своих мемуарах наши кумиры, подытоживая пройденное, свидетельствуют, что всю жизнь боролись с большевистским режимом, себя не щадя. Режим уничтожен, они победили, и, надо думать, теперь пришли к власти их соратники, единомышленники?

Нет? Опять – нет? Оттеснили, держат как скоморохов? В глотке, когда-то луженой, осели связки, и силы остались только пантомиму изображать?

Если и вас обманули, расскажите, как, почему это случилось? На баррикады лезть никто не призывает, тем более возраст у вас очень даже почтенный. (Сама поразилась, сверив их даты рождений по энциклопедическому словарю.) Достаточно горестного вздоха, мол, намерения бывают одни, а результаты иные. И если подобная ситуация вновь повторилась в отчизне – это серьезнее личных обид.

Но наши кумиры предпочитают украшать своим присутствием престижные сборища, телеэкраны, радуя поклонников моложавостью, пиджаками цвета «сливочного мороженого». А так же грезам предаются, как тесно они общались с представителями западного олимпа. Их общая, самая близкая подруга – Жаклин Кеннеди, которая, так это выглядит в их мемуарах, дарила им весь свой досуг.