Неживая вода
Шрифт:
Рядом мучительно закашлялся Эрнест, но Игнат не смотрел на него. Втягивая пропитанный химической вонью воздух, парень стоял как вкопанный и только во все глаза глядел в большое возникшее на пути зеркало — и не узнавал себя.
"Чертом стать легко…" — пришло на ум.
И ни кто иной, как черт собственной персоной, смотрел на Игната из зеркального отражения.
Сморщенное лицо с проваленным носом. Губы — оплывший свечной огарок, — приоткрывали кривые заостренные зубы, столь же частые, как забор в родной Солони. Глаз был только один — остекленевший, мутный, подернутый болотной ряской и
Игнат покачнулся и отступил. Фонарик задрожал в ослабевшей разом руке и только чудом не выпал. Луч света скользнул вбок, на мгновенье ослепив Игната бликами, отраженными от стеклянной поверхности. И тогда он понял — перед ним не зеркало, а большая, в человеческий рост, колба.
Она стояла на металлическом постаменте и была доверху наполнена желтоватой жидкостью, в которой плавало существо, принятое Игнатом за собственное отражение и так напугавшее его поначалу. Оно было мертво. Мертво и заспиртовано — подобных ему уродцев Игнат видел в естественнонаучном музее, куда выезжал от интерната с экскурсией. Всего лишь экспонат, выставленный на потеху публики.
— Значит, правду чистильщики сказывали, — раздался над ухом хриплый голос Эрнеста. — "Форсса" запрещенные эксперименты ставила. Нехорошие эксперименты: евгеникой да генетикой занимались, — он помолчал и, хмыкнув, добавил, — да и что ж хорошего, когда такая рожа.
Фонарик снова осветил скрюченное тело уродца и скользнул дальше. Веером рассыпались блики, запрыгали по комнате, отбросили на стены бесформенные тени. Игнат вздохнул, набрал полные легкие резкого, наполненного химикатами воздуха, и закашлялся, сплюнул на пол кисловатую слюну.
— Говоришь, впереди еще сотня таких поджидает? — осиплым голосом спросил он. — Да здесь их не сотня, а целый легион!
Зажав фонарик в нетвердой руке, Игнат медленно побрел мимо рядами выстроенных колб — разбитых и целых, маленьких и больших, наполненных и желтоватой, и белесой, и подкрашенной синькой жидкостью. Внутри плавали эмбрионы — лишенные жизни и разума сгустки изуродованной плоти. Словно некий безумный скульптор впопыхах соединил комья раскисшей глины, рассеянно наметил глаза и рот, да так и оставил, махнув рукой "сойдет!". И оставил полчища своих Адамов гнить на неизмеримой глубине, где ни одна живая душа не найдет их и не познает всю неприглядность созданной наспех жизни. А увидит только деревенский дурачок, но никогда не расскажет об увиденном — кто дураку поверит?
И уродцы мертво улыбались Игнату немыми ртами, так напоминающими акулий оскал нави. Позеленевшие купола высились над каждой колбой, будто надгробия, и все они соединялись между собой сплетением проводов и труб, и на каждой — будто насмешка над Игнатовой верой, — был выгравирован символ корпорации "Форсса" — птица с человечьей головой. А над всем этим языческим капищем, над мраком и запустением, тускло поблескивая патинированной медью, через весь купол шла витая надпись:
— Bo-na men-te, — по слогам прочитал Игнат вслух.
— С добрыми намерениями, — эхом отозвался вставший
— Добрыми намерениями дорога в пекло вымощена, — пробормотал Игнат и двинулся дальше.
Ряды с колбами теперь закончились, и темная зала превратилась в перегороженный металлическими шкафами лабиринт. Здесь также, как и на верхнем ярусе, скрипела под ногами обвалившаяся побелка, подошвы давили мозаичное крошево стекла — не то от разбитых витражей, не то от обрушенных в спешке колб. То тут, то там по стенам и шкафам виднелись пулевые отверстия, и Игнат не был уверен, ржавчина ли это украшает выщербленные стены или чья-то засохшая кровь.
Повернув направо, Игнат понял, что попал в тупик — дорогу преграждал поставленный на попа стол. Подле него лежал еще один скелет со сломанной шеей — позвонки оказались фактически раздроблены, будто некий великан сжал свой многопудовый кулак вокруг горла несчастного и свернул ему голову, как новорожденному котенку. И не спас его верный маузер, валяющийся теперь в грязи и пыли как никому не нужная использованная ветошь.
"Что произошло здесь? — подумал Игнат. — Если шли бои, то почему люди умирали вот так…"
Он посветил фонариком вниз, разворошил ногой кипу полуистлевших бумаг, чернильницу и выполненное в виде спящего тигра пресс-папье — словом, то, что было сметено со стола, когда его использовали, как щит от какой-то таинственной и сокрушительной силы. И заметил кое-что еще, чего не разглядел раньше: тетрадь в твердом переплете.
На лицевой части было выведено кириллицей: "Начато: июль 2801 года"
А ниже: "Окончено…" — и больше не написано ничего.
Игнат поднял тетрадь с пола, обтер рукавом от пыли и пролистал — она был заполненным на две трети. Последние листы оказались выдраны с корнем, а там, где виднелась последняя запись, засохло большое бурое пятно. Но Игнат все равно сумел прочесть слова, выведенные размашистым и не очень аккуратным, но все равно различимым почерком:
"Простите нас, погибшие. Простите, выжившие. Добрыми намерениями вымощена дорога в ад, и мы заблуждались. И в заблуждении своем сделали работу за дьявола".
10
Потом время исчезло.
Вернее, Игнат не мог сказать, сколько часов провел в этой безмолвной и неуютной зале, заставленной рядами мертвых кадавров, закосневших в своих колбах, будто в коконах. Не торопил его и Эрнест, подсевший рядом и воспаленными глазами следящий, как пятна света ползут по выцветшим чернилам, словно жуки по останкам некогда живой, а теперь давно сгнившей плоти.
Добрая половина тетради была исписана латиницей, перемежающейся непонятными значками и формулами. И Эрнест предположил, что это скрупулезное и пошаговое описание проводившихся тут экспериментов.
— На золотую жилу ты напал, парень, — говорил он, и руки его подрагивали, словно не терпелось поскорее заполучить этот по счастливой случайности найденный артефакт. — Отыщем переводчика, обнародуем записи… На сколько тайн эта тетрадочка свет прольет! Да и мы озолотимся, известными станем. Тогда-то наши грехи и спишут. Видать, покойный дед Феофил подарок мне оставил.