Нежная добыча

Боулз Пол

«Такие стихи на диалекте будут звучать совершенно язычески», — поймал себя на мысли пастор. Убрал руки от ушей и задумался: «Но для их слуха вседолжно звучать язычески. Все, что я говорю, по пути к ним преображается во что-то другое». Такого образа мыслей пастор Дау всегда тщательно старался избегать. Он решительно нацелил взор на текст и принялся читать дальше. Смешки в доме звучали все громче; теперь пастор слышал и Матео. «Послал на них насекомых, чтобы жалили их… и жаб, чтобы губили их». [25] Дверь в патио осталась открытой, и он услышал, как Матео покашливает, выглядывая из проема. «У него определенно туберкулез», — сказал себе пастор, заметив, как индеец все время сплевывает. Он захлопнул Библию и снял очки, пытаясь нащупать на столе футляр. Не найдя, поднялся и, шагнув

вперед, раздавил очечник ногой. Он с жалостью нагнулся и поднял его. Петли лопнули, металлические боковины под отделкой искусственной кожи покорежились. Матео мог бы молотком привести его хоть в какую-то форму снова, но пастор Дау предпочел рассудить: «Всему своя смерть». Очечник был у него одиннадцать лет. Пастор коротко обозрел его жизнь: солнечный день, когда футляр был куплен в маленьком переулке, в центре Гаваны; напряженные годы в горах южной Бразилии; тот раз в Чили, когда он уронил этот футляр вместе с темными очками из окна автобуса, и все пассажиры вышли и помогали ему искать; тягостный год в Чикаго, когда он почему-то почти все время оставлял его в верхнем ящике бюро, а очки носил просто так, в кармане. Он вспомнил какие-то газетные вырезки, которые хранил в очечнике, а также крохотные клочки бумаги с записанными мыслями. Пастор нежно посмотрел на футляр и подумал: «Значит, вот каковы место и время — обстоятельства твоей смерти». Он почему-то был счастлив, что смог присутствовать при его кончине; утешительно знать, как именно футляр завершил свое существование. Еще какой-то миг пастор с грустью смотрел на него. А затем размахнулся и швырнул в белый воздух, точно там и впрямь был обрыв. С Библией под мышкой он прошагал к двери и протолкнулся мимо Матео, не сказав ни слова. Но когда входил в комнату, ему вдруг показалось, что Матео каким-то странным манером на него посмотрел — будто что-то знал и теперь хотел удостовериться, что и пастор до этого докопается.

25

Пс. 77:45.

В удушливой комнатенке пастора охватило еще более настоятельное желание побыть одному. Он переобулся, взял трость и вышел в туман. В такую погоду возможна была только одна тропа, и она вела вниз, через деревню. Пастор шагал по камням с большой осторожностью, ибо, хоть земля у самых ног и то место, куда он упирал кончик трости, еще различались, за ними во все стороны тянулась сплошная белизна. Вот так гулять, размышлял пастор, — все равно что читать текст, в котором видно лишь по одной букве. Древесный дым в бездвижном воздухе был резок.

Где-то с полчаса пастор Дау продолжал свой путь, аккуратно ставя одну ногу впереди другой. Пустота вокруг, отсутствие зримых деталей отнюдь не способствовали раздумьям, наоборот — притупляли восприятие. Передвижение по камням было трудным, но странно расслабляло. Например, вот что взбрело ему в голову по дороге: приятно будет пройти сквозь всю деревню, а его никто и не заметит, — пастору показалось, что это вполне осуществимо, он невидим уже с десяти футов. Он мог бы прошагать между хижинами и услышать, как плачут младенцы, а потом выйти из деревни на другом конце, и никто не узнает, что он там был. Только пастор не очень понимал, куда идти потом.

Тропа вдруг стала ухабистой, пошла зигзагами вниз по крутому склону оврага. Пастор даже голову ни разу не поднял, пока не оказался на дне.

— А, — произнес он, остановившись. Теперь туман висел над ним огромным серым одеялом туч. Пастор различал гигантские деревья вокруг, слышал, как мрачным прерывистым хором с них медленно капает вода на широкие листья коки внизу.

«Это не по пути в деревню», — подумал пастор. С легким раздражением, но скорее — с изумлением он понял, что стоит подле деревьев, больше похожих на слонов, и они — крупнее любых других растений в этой местности. Он машинально развернулся и снова двинулся вверх по склону. Дело было даже не во всепоглощающей печали открывшегося ему пейзажа — туман наверху утешал и защищал его. Пастор помедлил, оглянувшись на толстые колючие стволы и сумбурную растительность за спиной. Что-то хрустнуло, и он развернулся.

По тропе к нему рысью двигались два индейца. Приблизившись, они остановились и оглядели его с такой надеждой на смуглых маленьких лицах, что пастору Дау показалось: сейчас заговорят. Но один вместо этого хрюкнул и махнул второму. Пастора невозможно было обойти, поэтому они грубо задели его, проталкиваясь мимо. Ни разу не оглянувшись, они поспешили дальше, вниз и исчезли в зеленой листве коки.

Такое причудливое поведение двух туземцев

несколько заинтриговало пастора; он вдруг исполнился решимости найти этому объяснение. И двинулся следом.

Вскоре он уже миновал то место, где недавно повернул назад. Он оказался в лесу, аромат зелени был почти невыносим — запах живой и мертвой растительности в том мире, где медленный рост и медленная смерть одновременны и неразделимы. Один раз пастор остановился и прислушался к шагам. Очевидно, индейцы убежали далеко вперед; тем не менее, он продолжал путь. Поскольку тропа была довольно широка и хорошо утоптана, лишь изредка пастор соприкасался с висящей лианой или торчащей веткой.

Складывалось ощущение, что осанистые деревья и лозы насильно остановлены в каком-то неистовом порыве и теперь замерли однообразной чередой мучительных живых картин. Как будто, пока он смотрел, отчаянная битва за воздух прекратилась и разгорится вновь, лишь когда он отвернется. Пастор решил, что место его так нервирует именно тем, что эту скрытность невозможно подтвердить. То и дело над головой в сумраке от ствола к стволу безмолвно парили кроваво-красные бабочки. Все они выглядели одинаково: ему казалось, что это одно и то же насекомое. Несколько раз он миновал белые решетки огромных паутин, прокинутых меж растениями точно ворота, нарисованные на темной стене. Но, похоже, никакой живности в паутинах не водилось. Огромные ленивые капли продолжали падать сверху; даже если бы лило как из ведра, землю под ногами не вымочило сильнее.

Поскольку пастор был астигматиком, вскоре голова у него закружилась от такого обилия деталей, и он смотрел прямо перед собой, переводя взгляд в сторону, лишь когда требовалось обогнуть то, что росло поперек тропы. Дно леса тянулось ровно. Он вдруг осознал, что окружающий воздух вибрирует от слабого гула. Пастор замер и различил, как обыденно болбочет поток, минуя свои берега. И чуть ли не сразу впереди открылась вода — черная и широкая, а учитывая близость — и невероятно тихая в своем быстром течении. В нескольких шагах от него тропу перегораживало мертвое дерево, поросшее оранжевыми грибами. Взгляд пастора скользнул по стволу влево: на узком конце лицом к нему сидели два индейца. Они разглядывали его с интересом, и пастор знал, что они его поджидали. Он подошел, поздоровался. Они ответили с важностью, не сводя ярких глаз с его лица.

Будто сговорившись, оба встали в один момент и прошли к урезу воды, где остановились, глядя вниз. Затем один обернулся к пастору и просто сказал:

— Пойдем.

Обходя бревно, пастор увидел, что они стоят у длинного бамбукового плота, вытащенного на илистый берег. Индейцы подняли его и одним концом уронили в воду.

— Куда вы? — спросил пастор. Вместо ответа они согласно подняли короткие смуглые руки и медленно взмахнули по течению реки. И снова говоривший вначале сказал:

— Пойдем.

Пастор, любопытство которого разгорелось, с подозрением глянул на хрупкую конструкцию и вновь перевел взгляд на индейцев. Одновременно он подумал: приятнее будет прокатиться с ними, чем возвращаться пешком через лес. Он снова нетерпеливо спросил:

— Куда вы? В Такате?

— Такате, — отозвался тот, который до сих пор молчал.

— Он крепкий? — поинтересовался пастор, нагибаясь и легонько тыча в кусок бамбука. Простая формальность — он слепо верил в способность индейцев подчинять себе вещества джунглей.

— Крепкий, — ответил первый. — Пойдем.

Пастор бросил взгляд на мокрый лес, ступил на плот и сел, съежившись, на корме. Двое быстро прыгнули на борт и столкнули шестом хрупкое судно с берега.

Так началось путешествие, о котором пастор Дау пожалел едва ли не сразу. Несмотря на то, что они втроем стремительно двигались по первой излучине, уж лучше бы он остался на суше и сейчас бы взбирался по склону оврага. Они быстро неслись по безмолвной воде, а пастор корил себя, что неведомо почему согласился. С каждым новым изгибом тоннеля он все больше удалялся от мира. Пастор даже поймал себя на нелепице: он мысленно тужится, стараясь удержать плот на месте, — тот слишком легко скользил по черной воде. Дальше от мира — или он имел в виду: дальше от Бога? Не похоже, что подобные места вообще пребывают в ведении Господа. Додумавшись до такого, пастор зажмурился. Это абсурд, это явно невозможно — во всяком случае, неприемлемо, — однако же пришло ему в голову и засело в уме. «Господь всегда со мной», — безмолвно сказал он себе, но заклинание не подействовало. Пастор быстро открыл глаза и посмотрел на своих спутников. Те сидели к нему лицом, но у него было ощущение, что он для них невидим; они воспринимали только быструю зыбь, рассеивающуюся за кормой, да неровные своды растительного потолка, под которыми проплывали.