Нежная ярость
Шрифт:
– Это Саба, – объяснил он Габби, – первый из гряды островов, которые мы увидим по дороге на Мартинику. – Вулканический остров, как и все остальные. Некоторые абсолютно пустынны, а другие покрыты джунглями.
– На Мартинике тоже есть джунгли?
– Еще какие. Чтобы прогуляться, надо брать с собой нож и прорубать дорогу. Первые французские поселенцы буквально вгрызались в джунгли, чтобы расчистить место для сахарного тростника.
– Так это совсем дикое место! – сказала Габби с испугом.
– Ну уж нет, – засмеялся Филип. – Сен-Пьер – любимый порт моряков всех стран мира. Если ветер не изменится,
Сначала каждый выплывающий из тумана ост – ров был лишь смутным силуэтом. Потом становились видны пальмы, кратеры потухших вулканов, от которых у Габби дух захватывало. Никогда она не видела такого невероятно яркого синего моря, которое на горизонте сливалось с синевой неба. Зеленые острова, окруженные белыми кольцами песка, как будто плавали в воде. Она подняла лицо к жаркому карибскому солнцу, которое, казалось, приветствовало ее у входа в рай, а Филип крепче обнял ее за талию, и Габби почувствовала себя абсолютно счастливой. Ей не хотелось гадать о том, что ждет ее на Мартинике. Сейчас для нее ничего не существовало, кроме мужчины, который ее обнимает, и их новой жизни в Бельфонтене. Она походила на зачарованного ребенка, погруженного в свои детские мечты, забыв о том, что в конце путешествия их ждет Амали.
Как и обещал Филип, через два дня они увидели очертания Мартиники в утреннем тумане. Завороженная, Габби наблюдала, как громада острова из голубоватой стала изумрудной на фоне бирюзового моря. Над всем этим возвышался Монтань-Пеле – гигантский вулкан, давший жизнь острову. Габби смотрела на него с опаской, но Филип успокоил ее, что вулкан уже потухший и мирно спит, укутанный перистыми облаками.
Сен-Пьер расположился с подветренной стороны острова, в тени вулкана Пеле. Город тянулся вдоль белого полумесяца пляжа и был скрыт густой растительностью. Корабль подходил к причалу, на котором люди уже готовились к швартовке. Поставили сходни, и Габби с Филиппом сошли на берег.
Сен-Пьер показался Габби калейдоскопом красок и звуков, где по улицам шествовали улыбающиеся люди всех цветов кожи, от светло-желтого до цвета черного дерева. Женщины были одеты в яркие, пышные костюмы, а их головы увенчаны особыми тюрбанами, которые, как объяснил Филип, носили все цветные женщины.
Наконец они подошли к городскому дому Филиппа, бледно-желтого цвета, с оштукатуренными стенами и красной черепичной крышей. Дом находился в тихом квартале, и внутри был садик с финиковыми деревьями. На взгляд Габби, он был гораздо комфортабельнее и более изящно меблирован, чем любой дом, который она до этого видела.
Их встретили трое слуг – кухарка, горничная и дворецкий, – и все они приветствовали Габби с простодушной радостью. Они говорили на сильно искаженном диалекте французского, который назывался «патуа». Кухарка Матильда пообещала состряпать для них настоящий креольский обед, а горничная Жанетта, хорошенькая мулаточка, хлопотала вокруг Габби в спальне и все причитала, что у новой хозяйки слишком скудный гардероб. Габби с трудом разбирала, что они говорят, и большей частью Филиппу приходилась переводить.
Матильда сдержала слово и соорудила для новобрачных пир в местных традициях. Тут были суп из стручков бамии, жареная рыба с луком и перцем, пудинг из маниоковой муки и черной патоки под названием «матете». Когда
– А в Бельфонтене много слуг? – спросила Габби, когда обед закончился и они сидели на диване в гостиной.
Филип встряхнул бокал с янтарной жидкостью и не сразу ответил. Похоже, его мысли были заняты превосходным бренди, который он собирался выпить.
– Всего в Бельфонтене пятьсот рабов, – произнес он медленно. – Из них двенадцать или около того – домашние рабы, а остальные работают на сахарных и банановых плантациях.
– Филип! – воскликнула Габби. – Ты сказал «рабов». Ты что, владеешь этими людьми? Ты купил их за деньги? Они что, принадлежат тебе и ты можешь делать с ними все, что захочешь?
– Да, так же, как я купил тебя за деньги, моя маленькая, – усмехнулся Филип, не думая.
Габби отшатнулась, как будто ее ударили, и в тишине слышно было ее дыхание. Он опять ранил ее своей жестокостью.
– Я твоя жена, Филип, – произнесла она. – По-моему, я все-таки больше для тебя значу, чем твои черные рабы? – Она до сих пор испытывала боль, вспоминая, что он заплатил, чтобы жениться на ней. И уже совсем становилось неприятно от мысли, что один человек может владеть другими.
Увидев боль в глазах Габби, Филип сразу пришел в себя. «И с чего это я ляпнул такую глупость?» – подумал он про себя и постарался утешить ее.
– Прости меня, любовь моя, я сам не знаю, что на меня нашло. – Он привлек ее к себе. – Я вовсе не в восторге от того, что владею другими людьми, но такова жизнь здесь. Без рабов невозможно обрабатывать поля и плантации. Мы на Мартинике полностью зависим от рабского труда. По крайней мере, на моей плантации я знаю, что все накормлены и
живут в хороших условиях. Ты сама убедишься, когда будешь в Бельфонтене.
Смягчившись, Габби прижалась к Филиппу, пытаясь прогнать ощущение беспокойства в глубине души. Трудно было поверить, что Филип способен так обидеть ее после того, что они перенесли вместе, после его признания в любви. Неужели он все еще наказывает ее за Роба? Но тут его настойчивые губы, прижавшиеся к ее губам, развеяли все сомнения, и она перенеслась в мир блаженства. Филип ласкал ее медленно и в то же время с головокружительной страстью, его руки и губы разжигали в ней угольки желания в неудержимое пламя, которое уничтожило все горестные мысли, тревожившие Габби.
Наступили счастливые дни. Когда Филип не был занят в своей конторе возле порта, он вывозил ее в карете на прогулку, чтобы познакомить с городом. Сен-Пьер очаровал ее, хотя временами им приходилось покидать карету и идти пешком по узким улочкам, соединенным ступеньками, проделанными в застывшей лаве, поросшей растительностью. Прозрачная вода текла по специальным канавкам, охлаждая город, и она же питала искрящиеся фонтаны.
Габби поразила красота темнокожих жителей острова, особенно квартеронов, в которых текла одна четверть негритянской крови и чьи наряды были наиболее красочно и затейливо украшены.