Нежное имя мечты
Шрифт:
– Наименование есть? – спросила женщина с обыскивающими глазами.
– Есть. «Кальпурния», – во мне еще тлела надежда, что Кальпурния останется со мной, несмотря на канцелярские препоны. Но не тут-то было. Моя Кальпурния канула в прошлое. Осталась в чужих руках.
– У нас уже есть одна «Кальпурния». Точнее, целых две. Давайте другое наименование, – брезгливо сжимая полные губы, гневно пророкотала женщина.
Обе «Кальпурнии» – мои давнишние знакомые. Они стали мне как родные. Я отправила им воздушный поцелуй. Мысленно отправила, а вслух мне опять пришлось нагло хамелеонничать.
– Даю, – согласилась я, – чего ж не дать-то. «Кора». Назовем мое предприятие Корой. Красивое имя, элегантное, как питерская осень.
– А чего в нем такого замечательного и элегантного? – с подозрением покосилась на меня недоверчивая чиновница.
– Безумно замечательное имя, – я немного помолчала, сомневаясь, стоит
Вообще-то мне нечего скрывать от народа. Моя совесть чиста и невинна, как родниковая вода. Так пусть регистраторша узнает чистую правду. И я незамедлительно приступила к рассказу. «Кора – так называют древнейшие статуи девушек, найденные среди античных руин. Дочь Зевса и Деметры – богини плодородия, супруга Аида, царица преисподней, грозная повелительница теней умерших, Кора является символом растительности, которая ежегодно выходит из земли. Она олицетворяет бессмертие души. У древних римлян эта славная девушка звалась Прозерпиной». Я многозначительно замолчала, видимо, выдохлась. Навыки ораторского искусства пошли на пользу регистрационной палате. Женщина заслушалась. Она сидела за столом, прижав кулаки к пухлым щекам. Вдруг всколыхнулась, засуетилась, видимо, стесняясь за нечаянно проглянувшее детское выражение в суровых обыскивающих глазах.
– А зачем вам загробная царица? Кора, Прозерпина, Персефона, они же мертвыми руководили. Кто же такое нечистое имя дает? Вы задумали свое дело, у вас появилась собственная организация, а вы черт знает что придумали – Прозерпина, Кора, загробное царство… – передразнила меня любознательная женщина.
– Кора, и только Кора, – бурно запротестовала я, – никто не знает, что Персефону и Прозерпину в мифах называли Корой. Вы да я. Нас только двое. А мы унесем нашу тайну в могилу, так ведь? Мы не расскажем никому, даже в милиции, – я привстала и приникла лицом к лицу перепуганной насмерть женщины – глаза в глаза, бровь в бровь, зрачок в зрачок. Чиновница вскочила со стула и затряслась от страха.
– Да что вы на самом деле, с ума сошли, что ли? – завопила она, прижимая руки к груди. – Какая тайна? Какая могила? Милицию приплела зачем-то. Давайте сюда ваши бумаги.
Женщина выхватила из моих рук пакет документов и куда-то унеслась, ковыляя на высоких каблуках. Каблуки ворочались из стороны в сторону, крутились волчком, регистраторша спотыкалась, едва не падала, но она ничего не чувствовала – ни ног, ни рук, ни лица. Только страх, и больше ничего. Женщина унеслась в неизвестность, а я осталась сидеть за столом, весело ухмыляясь и радуясь собственной смекалке. Регистрация моей конторы по перепродаже чужой мебели пройдет без сучки и задоринки, то есть бесплатно. Я сэкономлю деньги и нервы. Я отправила Альберта в Москву без денег, с учетом моих прошлых заслуг, а регистраторша сама не захочет принять взятку из моих рук. Она побоится загробной мести. В глубине души меня, разумеется, смущало могильное имя моего предприятия. Но делать нечего. Дело уже сделано. Сказала А – нужно говорить Б. Первый пункт плана выполнен, можно зачеркнуть. Три последующих этапа потребуют осмысления и доработки. Осмысление – тяжкий труд, внешне незаметный и внутренне неблагодарный. Но осмысление приносит ощутимую пользу в виде сбережения скудных материальных средств.
День давно закончился. Северный ветер – по всей длине порывистый – едва не сбивал с ног. Холодно, солнце уже спряталось. Воздух прозрачный до пронзительности, в тени – будто наступил только что морозный февраль, а не весенний апрель. Я сную по Питеру в поисках лучшей доли с непринужденным и слегка томным видом, будто изнываю от утомительного безделья. Вдруг я споткнулась. Нельзя увеличивать темп. День у меня оказался перенасыщенным до предела. Нужно набраться новых сил. Цезарь заждался. И я поехала домой, точнее, отправилась пешком. На улице я заметила много любопытного. Мимо меня проковыляли бродяги с непередаваемым ароматом подвального существования. Трое нищих, поразивших мое воображение, по возрасту были моими сверстниками. Сквозь лохмотья, струпья и коросту проглядывала безудержная молодость. Они могли быть моими одноклассниками. Мы могли ходить в один детский сад. Писать в один горшок. Судьба раскидала нас по разные стороны жизни. Кто-то сидит на мусорной свалке, кто-то валяется в грязи, кто-то ездит на Канары. И никто не виноват. Судьба. Хотелось в дом, в тепло и уют. Но, кажется, наступила пора наведаться в милицию. Время пришло. Консультант-стиляга с модными усиками оказался пророком. Все пути приводят когда-нибудь в милицию. Вдруг мой кабриолет уже пригнали. Сначала угнали, затем пригнали. Иногда такое случается. В Питере всякое может произойти. Не могу больше по улицам пешком ходить. Завидую всем, кто ездит в разных автомобилях. Сегодня я позавидовала даже
– Милый, ты дома? Ты голоден? – воскликнула я, чтобы удостовериться в стабильности покоя и уюта. Я улеглась на диван и уставилась в потолок. Почему-то больше не думалось о диете, о фигуре, о тренировках. Клубы, салоны и фитнес отошли на задний план. Я горела, как факел, навязчивая идея сжигала меня изнутри. Я вдруг вспомнила наш диалог с Бобылевым.
– Сергей, а почему сотрудники уходят от тебя? Ты не боишься остаться один? – спросила я его, когда мы вернулись с небес на грешную землю.
– Почему от меня уходят? Они вообще уходят. От себя. Я не боюсь одиночества. Я люблю быть один. А сотрудники могут плодотворно работать на одном месте и в одном качестве лишь в течение пяти лет. Дальше – застой и стагнация. Фирма закончит фактическое существование, если сотрудники не будут меняться каждые пять лет. Нужно подгонять людей, чтобы они не застаивались, приспосабливались к меняющимся условиям. Страх потерять работу должен выжимать из человека последние силы. Конкуренция – вот основной двигатель прогресса. – Бобылев будто поставил точку в диалоге. Еще мгновение – и он стукнет кулаком по столу.
– Какие страшные слова ты говоришь, Сергей, – я испуганно передернулась.
Я не верила своим ушам. Бобылев не может говорить ТАКОЕ! Он – другой. И вдруг я все поняла. Правда коснулась моего сознания. Дошло наконец-то. Жестокие слова сказал кто-то другой, и это и есть Бобылев, настоящий, самый что ни на есть натуральный.
– А почему, собственно говоря, страшные слова? Ничего страшного нет. Нельзя заниматься бизнесом и не исполнять его законы, а конкуренция – основной закон бизнеса. Сотрудники моей корпорации знают, что они временные люди, наемные работники. А чтобы остаться в фирме надолго, нужно напрягаться, проявлять талант, если нет никаких талантов, а такое бывает, нужно выискивать способности, становиться коммуникабельным, ловким, предприимчивым. Если ничего не происходит, человек останавливается в своем развитии. И в компании он становится тормозом. Препятствием. Я не могу этого позволить. «Планета» – мой ребенок. Мое детище. Я люблю ее, как самого себя не люблю, – сказал Бобылев и смутился.
Наверное, он в первый раз сказал о своей любви к корпорации. Я выбила из него признание. И расстроилась. Зачем оно мне – это признание? Можно было обойтись без него. И тогда все оставалось бы как прежде, как в сказке, как на другой планете.
– А каким образом ты узнаешь, что сотрудник выработал свой ресурс? Может, у него искания, метания, депрессия, с каждым может случиться, пройдет некоторое время, и он принесет тебе еще большую выгоду? – спросила я, ужасаясь собственного любопытства. Зачем я задаю дурацкие вопросы? Бобылев обязательно скажет правду, как на допросе. А мне не нужна бобылевская правда, любая правда чудовищно неприглядна. Не хочу ничего слышать, пусть все останется, как раньше.
– Не надо впадать в депрессию. Я не могу позволить себе и ему такой роскоши. Жестокий закон джунглей. Извини, родная, мне нужно уходить… – Бобылев нежно поцеловал меня в щеку.
И Сергей ушел. Он спешил. А я осталась одна. Наверное, я могла бы пройти мимо лишних вопросов. Живут миллионы людей, не забивая головы никчемной информацией. Есть мужчина. Есть женщина. Они любят друг друга. И не нужно лезть в душу друг друга. Там есть тайна. Пусть она лежит глубоко на дне, покрываясь илом. Но я не могла поступить иначе. И узнала, что поступила верно, уволившись из «Планеты». До этого жесткого разговора у меня еще оставались кое-какие сомнения. После его слов все сомнения исчезли. Но любовь не ушла. Она стала еще крепче, еще монолитнее, чем была до сурового диалога. Я закрывала глаза и видела Сергея. Он сжимал губы и кулаки, что-то говорил. И за его хлесткими словами я видела Саакяна, Блинову, Егорову, Гришанкова, они шли гуськом, как древнеримские рабы, со связанными ногами, с опущенными головами. Они уже выработали свой ресурс. Молодость прошла, наступила зрелость. Спелые плоды падали наземь. И Бобылев не хотел поднимать перезрелые фрукты. Пусть подбирают другие, голодные и всеядные. Я мотала головой, отгоняя дурные мысли и видения прочь, подальше. Согласна, правда жизни жестока, даже омерзительна, но она справедлива.