Нежность

Маклауд Элисон

– Смотрите, чтобы ветер ее не подхватил, а то прибудете на место воздушным путем, – буркнул кучер.

Он боялся, что, когда чертову шляпу сдует, его заставят бегать за ней по воде. Или, как он выразился потом в разговоре с другим кучером, когда эту «ерундовину у ней на голове снесет куда ни попадя».

Леди

пронзила кучера властным взглядом, но поправила шляпную булавку, поплотнее закрепив «блюдо» на коротко стриженных, крашенных в каштановый цвет волосах. На шее и груди сверкали нити жемчуга. Пока кучер запихивал на место чемодан леди, она облачилась в плащ, застегнула его на все пуговицы и накрыла ноги пледом. Затем кучер и пассажирка двинулись преодолевать четыре мили паводка. Леди О. заметила про себя, что у кучера один глаз закрыт черной повязкой и это не внушает особенного доверия. Да еще и день пасмурный. Закутанная в плащ, леди по крайней мере могла не обращать внимания на брызги из-под колес. Она принялась с удовольствием жевать чернослив из пакетика. Ее доктор, специалист по нервам, уверял, что чернослив подарит ей совершенно новую жизнь. Она объяснила это кучеру и предложила чернослив ему, но кучер отверг подношение.

Как выразилась однажды светская хроника, леди Оттолайн была «без разбору предана» искусству. В обширной груди под дорогим нарядом таилось лишь одно желание – взращивать лучшие творения современного искусства и литературы. Поэтому леди была щедрой хозяйкой салона и меценаткой.

Лоуренсы впервые попали к ней на многолюдный званый ужин прошлым летом. Тогда как раз Лоуренса познакомили с Кэтрин Мэнсфилд. Той ночью Кэтрин записала в дневнике, что он «заметно заискивает перед аристократами»¹⁰⁵.

Заискивание, впрочем,

сработало: леди Оттолайн захотела поближе познакомиться с ноттингемским автором «Сыновей и любовников» и «Прусского офицера» и вот теперь ехала через поля и паводки неведомо куда.

В хлев.

Она сама родилась и выросла в Ноттингемшире и потому обернулась, очарованная, когда чутким ухом хозяйки различила на том конце длинного стола обороты, музыку родного, давно забытого диалекта.

Она писала Бертрану Расселу, своему тайному (на самом деле довольно явному) любовнику: «Лоуренс так страстно и живо отзывается на то, что происходит в нем и вокруг. Он гораздо лучший писатель, чем Каннан, и его проза разительно отличается от мешанины Вулф…»

И потому леди незамедлительно приняла приглашение в новое сассекское жилище Лоуренсов.

Наутро после прибытия она вышла из спальни, измученная бессонницей.

Малютка Мэри уже больше часу маялась в кухне хлева, ожидая появления знатной дамы, и теперь поскорее побежала за любимым фотоаппаратом.

– Вы ведь не возражаете? – спросил изгнанник у гостьи.

Леди Оттолайн ответила слабой улыбкой.

Фрида обиделась. Она тоже знатная дама, но ее Мэри почему-то не просит позировать.

На снимке, уничтоженном несколько месяцев спустя в итоге событий, которых никто не мог бы предвидеть тем февральским днем, леди Оттолайн стоит, где поставила ее Мэри, – на кухне, у окна, рядом с высоким рулоном зеленого линолеума. На получившемся снимке кажется, что блистательная леди О. укрылась, как на Ривьере, в тени огромной, кренящейся пальмы, очевидно пробившейся через пол хлева.

Конец ознакомительного фрагмента.