Нежный наставник
Шрифт:
Губы Элизабет сжались в тонкую линию. Она знала. Вот что значит довериться. Предательство мужчин уже давно не ранило Элизабет, но на этот раз она почувствовала ожесточение.
— Пожалуйста, пригласите графиню в гостиную, Бидлс, и попросите приготовить чай.
Графиня Девингтон грелась у камина. На ней было темно-малиновое шелковое платье и бархатная черная шляпка, приколотая с небрежным изяществом к золотистым волосам. Серые глаза графини встретились с глазами Элизабет в зеркале, висевшем над каминной полкой.
— Судя по выражению вашего лица, вы поняли, что мне известно о вашей связи с моим
Элизабет почувствовала, как у нее кровь отливает от лица. Графиня выражалась с той же прямотой, что и Рамиэль.
— Да.
Графиня обернулась с прирожденной грацией, в ее серых глазах отразилось понимание.
— Пожалуйста, не сердитесь на Рамиэля, об этом мне рассказал Мухаммед, а не мой сын.
— В вашем визите не было никакой необходимости, моей так называемой связи с вашим сыном больше не существует, — холодно заметила Элизабет.
Графиня поправила шляпку.
— Вам, наверное, трудно понять, почему я отправила сына в Аравию к отцу.
— Это меня не касается.
Графиня сняла тонкие темно-желтые перчатки.
— Элизабет — могу я вас называть по имени? — мои родители отправили меня заканчивать школу в Италию, когда мне исполнилось шестнадцать. В один прекрасный день во время экскурсии я отбилась от класса, и меня похитили. Вскоре я очутилась на корабле, где уже находилось много девушек со светлыми волосами. Видите ли, блондинки высоко ценятся в Аравии. В Турции нас отправили на невольничий рынок, где раздели догола, чтобы любой мужчина смог нас осмотреть и даже пощупать, как ощупывают лошадей перед тем, как купить. Нас продали одну за другой. Мой новый хозяин — турок — жестоко насиловал меня, но мне посчастливилось: ему это вскоре наскучило, и он продал меня сирийскому работорговцу.
Элизабет смотрела на графиню, не в силах произнести ни слова.
— Сириец научил меня, как выжить в стране, где женщина стоит дешевле хорошего скакуна. В конце концов он продал меня молодому шейху. Я научилась любить его всем сердцем и забрала у него то, что больше всего ценит любой араб, — его сына. Когда Рамиэлю исполнилось двенадцать лет, я больше не могла препятствовать его общению с отцом. Я отправила своего сына в Аравию не ради собственного удобства, а потому что любила его.
— Но его отец подарил сыну целый гарем, когда ему исполнилось всего тринадцать лет! — выпалила Элизабет.
— Разумеется, в Англии это трудно себе представить, но уверяю вас, при дворе Сафира отцы поступают именно так со своими сыновьями,
— И тем не менее вы его туда послали, прекрасно зная, что за образование он получит.
— В равной степени как и вы специально добивались с ним встречи, прекрасно зная, что за образование он получил.
Подбородок Элизабет упрямо дернулся. Она намеревалась возразить, но вместо этого согласилась:
— Да.
— Я не могу бросить в вас камень, Элизабет, потому что никогда бы не променяла ни единой минуты, проведенной с шейхом, на целую жизнь, полную добродетели, в Англии. Я рада, что Рамиэль был избавлен от лицемерия, от необходимости расти в стране, где высшее наслаждение называют пороком. А теперь, когда между нами не осталось никаких недосказанностей, могу я остаться?
Услышанное должно было возмутить Элизабет или по крайней мере шокировать, но вместо этого
— Я вам искренне сочувствую, графиня Девингтон, — спокойно произнесла Элизабет. — Прошу вас, располагайтесь.
Ослепительная улыбка осветила лицо графини. Элизабет прищурила глаза. Мать Рамиэля обладала подлинной красотой, но это была красота зрелой женщины. Улыбка же превратила ее вновь в шестнадцатилетнюю девушку, юную и непосредственную. Такая улыбка не могла принадлежать женщине, которую когда-то жестоко изнасиловали и продали в рабство. Не могла она принадлежать и той, что сознательно подарила свою любовь человеку, не сочетавшемуся с ней браком и от которого впоследствии она родила ребенка.
Графиня устроилась напротив Элизабет. Та почувствовала легкий, дразнящий аромат удивительных духов. Ей казалось, что так должен пахнуть апельсин, опущенный в бокал с ванилью. Нимало не смущаясь, графиня призналась:
— Рамиэль рассердится, если узнает, что я была у вас.
— Тогда, боюсь, я вас не вполне понимаю, — осторожно произнесла Элизабет, изо всех сил стараясь не симпатизировать этой женщине, но неожиданно обнаруживая, что это уже произошло. — Вы ясно дали мне понять, что, если я не приму вас, следующим, кто нанесет мне визит, будет ваш сын.
— Вы грозились аннулировать гражданство Рамиэля, если бы Мухаммед не впустил вас в его дом.
— Я уже говорила вашему сыну, что не собиралась этого делать, — сухо заметила Элизабет.
— В мои планы тоже не входило шантажировать вас при помощи Рамиэля.
Карие и серые глаза встретились.
— Я совершила ошибку, графиня Девингтон, о которой очень сожалею. Я не хотела причинить вред вашему сыну. Не знаю, что вам сказал Мухаммед, но могу вас заверить, что наши встречи с Рамиэлем больше не повторятся.
Серые глаза графини потемнели.
— Может быть, вы лучше поймете поведение Мухаммеда, если я вам расскажу, что и его, как когда-то меня, продали сирийскому работорговцу. Он был очень красивым мальчиком, и ему пришлось многого натерпеться от своего бывшего хозяина. Не буду вдаваться в подробности, достаточно сказать, что у него есть свои причины недолюбливать женщин. Если бы сирийский торговец и я не выходили его тогда, он бы погиб, как погибают многие европейские мальчики, проданные в рабство. Получив свободу, я тут же вернулась в Англию. Мухаммед же решил остаться. Подумайте, ведь Рамиэль для него как сын, которого у него никогда не было, и вам станут понятны его действия.
Мухаммед — европеец! Значит, Рамиэль сознательно позволил Элизабет думать, что он араб.
— Боюсь, что это не мое дело — разбираться в слугах вашего сына, графиня Девингтон.
— Вы считаете, что я вмешиваюсь?
— Графиня Девингтон, я замужняя женщина…
— В определенных кругах ходят слухи, что у вашего мужа есть любовница, потому что вы холодная и фригидная женщина, которую гораздо больше волнует карьера мужа, чем супружеское ложе.
От вопиющей несправедливости этих слов у Элизабет перехватило дыхание. Она не могла произнести ни слова и только надеялась, что пронзившая боль не отразилась на ее лице.