Незнакомцы на мосту
Шрифт:
(Впоследствии я писал Абелю: «Обвинение прибегло к такому необычному приему, поскольку явно находилось в отчаянии. Это, несомненно, была попытка предоставить возможность суду обойти поставленный защитой вопрос, поскольку суд, конечно, хотел подтвердить приговор, но ему было крайне трудно отвергнуть нашу юридическую аргументацию».)
Что касается того, действительно ли два представителя ФБР незаконно вошли в комнату Абеля, то г-н Рэнкин сказал, что они вошли туда без приглашения. Председатель суда Уоррен в связи с этим спросил:
Заместитель министра юстиции ответил утвердительно по этому пункту.
Когда отведенные для заслушивания сторон два часа истекли, суд принял решение о принятии дела к повторной консультации.
Четверг, 19 ноября
Абель не ответил на два моих письма. Он, по-видимому, все еще переживал то, что ему была запрещена переписка с семьей, ибо он написал мне наконец: «Я сожалею о задержке и могу объяснить это лишь тем, что у меня пропал вкус к письмам».
Его письмо било в цель: «В настоящее время я занят изготовлением рождественских открыток для заключенных и начальника тюрьмы. Я уверен, что вы улавливаете всю иронию ситуации… Я ведь сам не могу послать открытку моей семье.
Р. S. Не сможете ли вы попросить вашего секретаря купить и прислать мне на Рождество коробку конфет?»
Открытка, пришедшая от Рудольфа на Рождество, поражала и очень отличалась от прошлогодней. Она была выполнена в голубых и черных тонах. На открытке были изображены три пастуха на горе Вифлеемской, с благоговением взирающих на небо, где светилась звезда. На лицевой стороне открытки было напечатано: «Ноель». Один из моих партнеров, преданный католик, сказал мне: «Он вам поддается».
1960 год
Понедельник, 11 января
В начале недели ФБР закончило последний тщательный осмотр принадлежавшего Абелю имущества. Затем все, что стоило упаковать, было уложено в два огромных ящика, застраховано на 1750 долларов и отправлено в Лейпциг. Остальные вещи (станки, инструменты) были проданы за сто долларов, которых далеко не хватало, чтобы покрыть расходы, выразившиеся в сумме двести сорок четыре доллара восемьдесят два цента, на отправку в Восточную Германию основной части его имущества.
Сообщая об этом полковнику, я писал:
«После всевозможных бюрократических проволочек я разделался со всем вашим имуществом… После того как нам удалось найти ряд людей, требовавших, чтобы мы им уплатили за перевозку тяжелого оборудования, все же нам в общем удалось выручить сто долларов. Прилагаю копию накладной и упаковочный лист… Надо полагать, что с этим делом покончено…»
Но, как выяснилось, я проявил чрезмерный оптимизм. В следующем письме Абель заявил, что, просматривая упаковочный лист, он не обнаружил двух вещей: гитары и фотоаппарата «Спидтрафик» без линзы.
Запросив ФБР, мы узнали, что гитара «пришла в состояние полной негодности в результате ее осмотра, преследовавшего цель обнаружения микроточек.
Абель сделал еще одну попытку.
«Что касается гитары, — писал он, — мне представляется, что попытка потребовать возмещения повлечет за собой огромные судебные издержки, которые будут значительно превышать стоимость самого инструмента…»
Я заверил его, что попытка затеять тяжбу по этому делу обошлась бы дорого и была бы нецелесообразной, «учитывая обвинения, которые государство, безусловно, выдвинуло бы в этом случае».
Упорство, однако, было отличительной чертой Рудольфа. Только в марте он перестал упоминать о гитаре и фотоаппарате в нашей переписке.
Понедельник, 25 января
Прошло одиннадцать месяцев с тех пор, как наше дело впервые слушалось в Верховном суде. Каждый понедельник, конечно, был днем, когда объявлялись решения Верховного суда. У меня уже вошло в привычку примерно в полдень бросать все свои дела и отправляться в клуб адвокатов, где я садился у телетайпа, ожидая сообщений из Верховного суда.
В письме, которое я отправил в этот день Абелю, я писал, что завидую его выдержке. Судя по его последнему письму, он как будто больше беспокоился о своей гитаре, чем о решении суда.
В ответ он написал:
«Меня, естественно, интересует вопрос о том, когда Верховный суд огласит свое решение, но я стараюсь, чтобы это меня не слишком тревожило. Временами мне это удается, но бывают моменты, когда я начинаю волноваться. Как вы сами говорите, в этом году обстановка более благоприятная. Политическая ситуация и в стране, и за рубежом стала более спокойной, и у нас появилось больше надежд…»
Я также коснулся вопроса о его переписке:
«Думаю, что все, что мы можем сделать, — это проявлять такие христианские добродетели, как терпение, стойкость и надежда».
Суббота, 20 февраля
Г-жа Абель, которая называет себя «несчастной простой женщиной с разбитым сердцем», прислала мне просьбу о снисхождении и помиловании, адресованную председателю Верховного суда Уоррену. Эта просьба была вполне в духе ее прежних посланий.
«…Неизвестная вам больная женщина с разбитым сердцем берет на себя смелость отнять у вас немного вашего драгоценного времени, чтобы просить о помощи в деле, которое является для нее вопросом жизни и смерти… К несчастью, мне не известны ни обстоятельства дела, ни степень вины моего мужа… но я уверена, что он не мог совершить никакого преступления, ибо в мире мало таких честных, добрых и благородных людей, как Рудольф. Мне кажется, что суть дела не в нем, а скорее в тех ненормальных, напряженных отношениях, которые сложились между странами Востока и Запада. Мой муж — простой, обыкновенный и очень хороший человек — всего лишь жертва, игрушка беспощадной судьбы…»