Незнакомцы
Шрифт:
Самый крупный подарок достался молодому моряку и его невесте, с удрученным видом стоявшим возле своего сломавшегося «Плимута», и без того изрядно помятого, возле памятника Симону Боливару. «Купите себе новый автомобиль! — приговаривал Джек, суя им пачки денег в руки и под матросскую бескозырку жениха. — И, если голова у вас на месте, вы не станете трезвонить об этом по всему свету, особенно газетчикам. И моего имени вам знать не нужно, и благодарить тоже. Просто любите друг друга, договорились? Всегда будьте внимательны друг к другу, потому что никто не знает, сколько времени ему отпущено в этом мире».
Не прошло и часа, как Джек раздал все 100 тысяч долларов, взятые из тайника
Джек не захотел хоронить ее на городском кладбище, для Дженни это не подходило. Он решил подобрать ей для вечного сна местечко где-нибудь за городом, среди поросших травой холмов и тенистых деревьев, вдали от нью-йоркской суеты, там, где и летом и зимой все дышит покоем.
Он приехал на кладбище незадолго до наступления сумерек и уверенно направился по дорожке прямо к участку Дженни. Ненастный день незаметно перешел в унылый вечер, кругом царила бесцветная тишина, скрашиваемая лишь яркими розами. Джек уселся прямо в снег, холодный и мокрый, и заговорил с Дженни так, как разговаривал с ней, пока она была в коме. Он рассказал ей о нападении на бронефургон минувшей ночью, о том, что раздал все деньги, которые захватил в результате ограбления, не замечая, что стало уже совсем темно и пора уходить с кладбища. Но об этом ему напомнил ночной сторож, выпроваживавший запоздалых посетителей, и Джеку волей-неволей пришлось встать. Он в последний раз взглянул на надгробие с высеченным бронзовыми буквами именем Дженни, тускло мерцающими в голубоватом свете фонарей, и прошептал:
— Я меняюсь, Дженни, хотя и не знаю почему. Но, кажется, меняюсь в лучшую, правильную сторону. Все это так странно... — Слова, которые он потом произнес, удивили его самого: — Что-то значительное должно случиться очень скоро, Дженни. Я не знаю, что именно, но со мной произойдет что-то совершенно грандиозное. — Он вдруг почувствовал, что и внезапное ощущение вины, и примирение с обществом всего лишь начало большого путешествия, которое приведет его в самые невообразимые места. — Грядут большие события, — повторил он. — Как жаль, что тебя нет рядом со мной, Дженни.
Голубое небо Невады, начав облачаться в темные доспехи из штормовых туч еще несколько часов назад, когда Эрни, Нед и Доминик заколачивали выбитые окна фанерой, к вечеру совершенно помрачнело, и по дороге в аэропорт весь окружающий мир казался Доминику задрапированным в серое солдатское сукно. Предстоящая встреча с Джинджер Вайс лишила Доминика покоя: не в силах томиться в зале ожидания, он вышел на гудронированное взлетно-посадочное поле, пронизываемое ветром, и, переминаясь с ноги на ногу и кутаясь в поднятый воротник теплой куртки, стал прислушиваться к рокоту моторов десятиместного самолета, который с минуты на минуту должен был вырваться из-за низких облаков. Рев двигателей усиливал ощущение надвигающейся войны, и Доминик с тревогой подумал, что они действительно готовятся к бою с неведомым противником, собирая из добровольцев свою армию.
Самолет остановился на площадке в восьмидесяти шагах от здания аэропорта. Доктор Вайс спустилась на поле четвертой. Даже в мешковатой малосимпатичной куртке она выглядела изящной и привлекательной. Ветер превратил ее шелковистые серебристые волосы в развевающееся знамя.
Доминик поспешил ей навстречу. Она остановилась и поставила сумки. Оба замерли на мгновение в нерешительности, молча уставившись друг на друга полными удивления, волнения, радости и ожидания глазами. Потом они вдруг бросились друг другу в объятия, словно давнишние друзья после долгой разлуки, и прижались один к другому так крепко, что
«Что происходит, черт возьми?» — мелькнуло в голове у Доминика.
Но он был слишком возбужден, чтобы разобраться в этом. Сейчас он больше чувствовал, чем думал.
Разжав наконец объятия, они обнаружили, что не могут произнести ни слова. Джинджер пыталась что-то сказать, но от волнения голос ее сел, и у Доминика тоже. Поэтому она молча подхватила одну из сумок, он взял вторую, и они пошли на стоянку автомобилей.
— Что это было? — уже немного отогревшись в теплом салоне машины, спросила Джинджер.
Все еще мелко дрожа, но почему-то абсолютно не стыдясь своего поступка в аэропорту, Доминик прокашлялся.
— Честно говоря, я и сам не знаю. Может быть, мы оба прошли через испытание, сблизившее нас настолько, что между нами возникла устойчивая связь, о которой мы и сами не подозревали, пока воочию не увидели друг друга.
— Когда я увидела вашу фотографию на обложке книги, я тоже почувствовала нечто особенное, но совсем не то, что теперь. А выйдя из самолета и увидев вас на площадке, я испытала такое чувство, что мы знакомы целую вечность. Вернее, мне показалось, что мы знаем друг друга даже лучше, чем своих давних знакомых. Словно мы посвящены в некую неизвестную остальному миру тайну. Это похоже на бред сумасшедшего, не правда ли?
— Нет. Абсолютно, — покачал он головой. — Вы совершенно точно выразили словами то, что чувствовал и я сам, только мне казалось, что у меня не найдется нужных слов, чтобы выразить это.
— Вы уже виделись кое с кем из других, — сказала Джинджер. — При встрече с ними вы испытали то же самое?
— Нет. Я сразу почувствовал, что нас что-то объединяет. Это было доброе, теплое чувство, но далеко не столь же сильное, как то, что я ощутил, когда вы спускались по трапу. Видимо, мы все прошли через нечто необычное, и это сплотило нас и наши судьбы, но мы с вами, несомненно, испытали что-то еще более странное и потрясающее, чем все остальные. Вот ведь какая чертовщина! Кажется, загадкам не будет конца.
Примерно еще с полчаса они сидели в машине на стоянке возле терминала и разговаривали, не обращая внимания на снующие вокруг автомобили и завывающий за окнами «Шевроле» январский ветер.
Она рассказала ему о приступах автоматизма, сеансах гипноза у Пабло Джексона и «Блокаде Азраила», об убийстве гипнотизера и своем чудесном спасении.
И, хотя она и не искала сочувствия или похвалы за находчивость, проявленную в критическую минуту, Доминик проникся к ней уважением и симпатией: эта хрупкая женщина казалась ему сейчас более мужественной, чем иной представитель сильного пола.
В свою очередь Доминик поведал Джинджер о событиях минувших суток. Особенно впечатлили ее новые подробности его навязчивого сна, свидетельствующие о правильности теории Пабло Джексона: ее внезапные приступы автоматизма были вызваны не нарушением мозговой деятельности, а случайной встречей с предметами, похожими на те, что она видела во время своего заточения в мотеле позапрошлым летом. Так, черные перчатки и шлем с затемненным щитком напугали ее именно потому, что самым непосредственным образом были связаны с ее подавленными воспоминаниями о людях в защитных костюмах, промывавших ей мозги. А отверстие для стока воды в раковине умывальника в больнице ввергло ее в панику, поскольку она была одной из отравленных полковником Фалькирком и ее, как и Доминика, принуждали очистить желудок от яда. К кровати же ее привязали, видимо, для того, чтобы определить степень отравления, и при этом пользовались офтальмоскопом — этот инструмент тоже стал впоследствии раздражителем неадекватной реакции.