Незнакомцы
Шрифт:
— Сделали с тобой? Что ты хочешь этим сказать?
Доминик нервно покрутил в руках рюмку с ликером.
— Я не знаю. Но этот анонимный корреспондент явно хочет, чтобы я понял: у моих проблем не только психологическая подоплека. Мне кажется, он хочет помочь мне докопаться до истины.
— Так почему бы ему просто не позвонить тебе и не выложить все начистоту?
— Мне кажется, он не хочет рисковать. Он, видимо, участвует в какой-то тайной операции, и, если обратится ко мне открыто, его сообщники об этом узнают, и ему тогда несдобровать.
Паркер несколько яростно взлохматил пятерней шевелюру.
— Получается, что какая-то всеведущая тайная
— Ну, если тебе так угодно, можно сказать и так. Чтб бы я ни забыл, мне помогли это забыть, это уж точно. И что бы я ни видел или ни пережил, это было нечто потрясающее, нечто страшное, поэтому-то воспоминания об этом и копошатся до сих пор в моем подсознании, давая о себе знать по ночам и через компьютерные послания. Даже промывание мозгов не смогло полностью стереть это событие из моей памяти! Стал бы кто-то из членов этого секретного общества рисковать головой из-за пустяка! Значит, игра стоит свеч.
Пробежав еще раз записки, Паркер вернул их Доминику и отхлебнул из рюмки.
— Черт побери! Похоже, ты прав, хотя мне это и не нравится. Мне не хочется в это верить. Это похоже на плод разыгравшейся писательской фантазии, словно бы ты обкатываешь на мне круто закрученный сюжет. Но как бы то ни было, я затрудняюсь дать тебе определенный ответ.
Только теперь Доминик сообразил, что слишком сильно сжимает свою рюмку с ликером. Он поставил ее на столик и положил руки на колени.
— У меня его тоже нет, — сказал он. — Но, кроме этой версии, ничто не объясняет связь между моим проклятым лунатизмом, переменами, происшедшими со мной позапрошлым летом во время поездки из Портленда в Маунтин-Вью, и двумя записками.
— Но что это может быть, Доминик? — озабоченно нахмурился Паркер. — Во что ты встрял во время ее?
— Понятия не имею.
— А ты не задумывался о том, что правда может оказаться слишком неприятной, чреватой опасными последствиями? Может, лучше бросить всю эту затею?
— Но, если я не узнаю правду, я так и буду блуждать по ночам всю жизнь. Во сне я убегаю от воспоминаний о случившемся со мной в пути позапрошлым летом, и, не выяснив, что же все-таки произошло, я никогда не успокоюсь. Более того, я могу сойти с ума. Да-да, именно сойти с ума, как ни напыщенно это звучит. Если я не узнаю правду, я начну думать об этом загадочном происшествии постоянно, во сне и наяву, пока в конце концов мне ничего не останется, как вставить себе в рот револьвер и спустить курок.
— Избави Бог!
— Я говорю вполне серьезно.
— Я знаю. Да поможет тебе Господь, дружище.
Рино, Невада
Зеба Ломака спасло облако. Оно закрыло Луну до того, как та успела окончательно овладеть им. Получив неожиданную передышку на время короткого затемнения царственного светила, Зебедия тотчас же сообразил, что стоит на морозе без пальто и, как загипнотизированный, пялится на ночное декабрьское небо. Если бы облако не прервало его забытье, он так бы и смотрел на Луну, пока та не скрылась бы за горизонтом, после чего, окончательно завороженный Луной, вернулся бы в обклеенную ее фотографиями комнату и лежал бы там, вперив взгляд в лик древнего божества, олицетворением которого у древних греков была Артемида, а у римлян — Диана, лежал, пока не умер бы от голода.
Зеб издал истошный вопль и побежал в дом, но поскользнулся и упал в сугроб, потом еще раз упал, споткнувшись о ступеньку
«Все, — подумал Зеб, — теперь точно упекут в психушку до конца жизни. Как отца».
Подобно отдаленной вспышке молнии, эта мысль пронзила мозг Зеба Ломака, не дав ему окончательно помутиться. Не теряя даром ни секунды, он отшвырнул скомканный плакат и бросился на кухню, где на грязном обеденном столе его ждало заряженное ружье.
Чикаго, Иллинойс
Отец Стефан Вайцежик, человек неробкого десятка, не раз приходивший на помощь другим священникам, не привык к поражениям и встретил его, нужно признать, во всеоружии.
— Как же ты смеешь не верить после всего, что я тебе рассказал? — несколько обескураженно вопрошал он.
— Отец Стефан, мне очень жаль, — отвечал Брендан Кронин. — Но по сравнению со вчерашним днем мое отношение к существованию Бога ничуть не изменилось.
Разговор происходил в спальне на втором этаже уютного дома из красного кирпича, принадлежавшего родителям Брендана: здесь, в тихом ирландском квартале Бриджпорт, молодой священник отдыхал по указанию отца Вайцежика после перестрелки в кафетерии. Брендан в белой сорочке и серых слаксах сидел на краешке двуспальной кровати, устланной довольно потертым желтым плюшевым покрывалом. Уязвленный упрямством своего помощника, отец Стефан беспрерывно ходил взад-вперед по комнате, от трюмо к комоду, от окна к кровати и снова к трюмо, словно пытался убежать от чувства досады на самого себя за свое поражение.
— Сегодня вечером я беседовал с безбожником, почти уверовавшим в Бога после невероятного исцеления Толка. Но на тебя даже это не производит впечатления!
— Я рад за доктора Зоннефорда, — кротко отвечал Брендан, — но его возродившаяся вера не воспламеняет ту, что угасла во мне.
Это нежелание должным образом воспринять недавние чудесные события было не единственной причиной раздражения отца Вайцежика: его выводило из себя и умиротворенное настроение молодого священника. Если уж у него не появлялось желания вновь уверовать в Господа, то ему по крайней мере следовало бы убиваться и страдать по поводу утраты веры. Вместо этого Брендан, похоже, совершенно не унывал в связи со своим жалким душевным состоянием, а, напротив, по сравнению с предыдущей их встречей разительно переменился, обретя непоколебимое спокойствие.
— Именно ты, Брендан, исцелил Эмми Халбург и Уинтона Толка, — настойчиво продолжал приводить свои доводы отец Стефан. — Да, именно ты, силой стигматов на твоих ладонях — стигматов, посланных тебе Богом как знак.
Брендан взглянул на ладони, теперь не отмеченные никаким особым знаком, и все так же кротко ответил:
— Я полагаю, что каким-то образом действительно излечил и Эмми, и Уинтона. Но не силой Бога, действовавшего через меня.
— Кто же, как не Господь, мог даровать тебе силу исцелять людей?