Незримое сражение

Коллектив авторов

Николай Петрович живет на улице Московской в Ивано-Франковске. Именно на этой улице в задымленный и радостный августовский день 1944 года он начал свою работу. Тогда улица называлась иначе.

Он любит свою Московскую, она была первым микрорайоном новостроек, и ее даже называли «Станиславскими Черемушками». На этой улице выросли его дети. На этой улице как-то под вечер Ильин встретил человека — немолодого уже и будто знакомого. Человек тоже присматривался к нему, они остановились, и тут Николая Петровича осенило: вспомнился юноша с немецким «омпием»… Юноша просил поверить в его искреннее

раскаяние. Не ему первому поверил Николай Петрович, не его первого наставлял на добрый и честный путь, выводя из схронов.

Они не обнялись. Тот «омпий», наверно, лежал между ними, но оба были рады встрече. И человек (имени не будем называть) с радостью сказал:

— А знаете, сын у меня здесь, на Московской, живет. Я к нему приехал. Инженер. У меня уже внуки есть. Время идет, товарищ капитан.

Ильин давно уже был подполковником, но не стал ни поправлять человека, ни хвастаться. Зачем? Разве в этом суть? Суть в том, что в далекие молодые годы он ходил меж смертей, быть может, во имя того, чтобы у этого человека сын стал инженером, чтобы рождались у инженера сыновья.

ПЕТРО ИНГУЛЬСКИЙ

БАРВИНКОВЫЙ ЦВЕТ

Барвинок стелется низко. Не только корнями, а и стебельками, каждым листочком цепляется за землю. Он не гнется, а только шелестит под ветром; не вянет под солнцем, не боится грозовых ливней; его ростки не подвластны лютым морозам.

Барвинковый цвет — это свежие росы, щемяще падающие на сердца людей, это широко раскрытые синие глаза, проникающие в душу человека.

Я часто бывал в Трудоваче на Львовщине, с благоговением останавливался возле обелиска в центре села, и каждый раз на меня смотрели, ко мне обращались синие очи — барвинковый цвет.

«Расскажи о нас людям… Расскажи о нас нынешним комсомольцам, тем, кто водит комбайны, возводит новые здания, учит детей… У нас также были бы дети, может, и мы провожали бы сыновей в армию, а дочерей готовили б к венцу… Прошумели над Трудовачем десятки лет, а нам тогда не всем еще было по двадцать… Пойми нас правильно, товарищ-брат… Не слава нам нужна. Мы хотим всегда быть вместе с вами, жить в ваших сердцах, ваших делах. Мы — это не только шестерка трудовачских комсомольцев. Мы — это те, чьи имена высечены на обелисках возле сельских Советов, Дворцов культуры, школ…

Те, кто кровью своей оросили ростки новой жизни на западноукраинских землях.

Расскажи…. Расскажи…»

Рассказываю, как знаю, как умею. По крайней мере, хоть об одном из гордой стаи «ястребков».

Весной сорок пятого года, не простившись с товарищами, умчался Владик Иванюк во Львов.

— Хочу учиться и работать, — заверял он одного из руководителей школы ФЗУ.

О начале своего жизненного пути Владимир думал с горечью. Мучила совесть. Как и чем оправдает он то, что было?..

Володю затянули в лес «повстанцы», когда еще шла война. Немаков, швабов, мол, будем бить. Украина должна стать самостийной… Именно теперь, мол, надо об этом думать, пробуждать национальную сознательность у людей!

Юноше с романтическим характером импонировала таинственность лесных укрытий, конспирация, пароли, псевдо.

Оуновцы, как пауки, затягивали в свои сети несчастную жертву. Сначала невинное поручение: узнать, как трудовачцы, ну, к примеру, соседи, встречают воинов

Советской Армии, о чем беседуют с солдатами, чем интересуются. Потом — что говорил секретарь райкома партии, приехавший в Трудовач? Кто его охранял? Собираются ли организовать в селе колхоз?

На «акции» Владика не брали. Очевидно, не понравилось поведение парнишки руководителю «надрайонного провода» Голубю, который заставлял деда Гаврилу пить деготь, чтобы впредь не угощал «советов» водой из колодца. Интересно, что бы сделал Голубь, ежели б дознался, что дед Гаврила бывало сам не съест, а их, соседских ребятишек, непременно угостит медом из собственного улья…

Володя твердо решил вырваться из-под опеки «надрайонного». Но как он появится в Трудоваче?

Когда сумерки окутали село, Владимир осторожно подошел к угловому окну своей хаты, легонько, словно кошка, стал скрести о стекло. На суровое отцовское «кто?» шепотом ответил:

— Я, Владик… Не узнаете?

Свет ночника дрожал то ли от сквозняка, подувшего из сенных дверей, то ли от подрагивания руки Дмитрия Андреевича — отца Владика.

— Чего притаился? — не поздоровавшись, грозно спросил отец. — Кто людскую кровь понюхал, людоедом становится. Прочь со двора! Ты опозорил наш честный хлеборобский род. Мать, родившую тебя, люди прокляли… Иди к ним, к людям, проси прощения. У меня больше нет сына! Нет!..

Несказанной болью обожгли сердце отцовские слезы. Ночник выпал из дрожащих отцовских рук, тьма заслонила глаза ему и сыну.

Владимир отшатнулся от родного порога, поднял воротник, насунул на лицо фуражку. Что-то терпкое подкатилось к горлу, мешало говорить, дышать, думать… Только протяжное материнское: «Сыночек мой, несчастье мое…» — донеслось из темного угла хаты.

Это тебе, Владимир, совет и напутствие в юной жизни!

Это тебе, Владимир, отцовское благословение!

За поворотом остановился, огляделся. Лес, подступавший к селу, пугал Владимира не только темнотой. Нет, туда Владимир не сделает и шагу… Убьют… Замучают…

На горизонте замигали огоньки… Нет, это не облава. Послышался гудок: «Ту-да!.. ту-да!..»

Владимир не колебался, пошел в манящую даль майского рассвета.

На станции бросил в почтовый ящик коротенькую записку секретарю райкома партии: «Уважаемый тов. Земляной! Дорогой Петр Васильевич! Отец мой родной! Берегитесь… Охраняйте комсомольского секретаря Михаила Кухту, инструктора Олю Головань, заместителя начальника райотдела госбезопасности Тимофея Антюфеева. Эсбисты вынесли вам смертный приговор».

Не подписался — не поверят. Возможно, письмо вызовет удивление, а может быть, их кто-нибудь уже предупредил? Владимир поступил, как подсказывала совесть. Он давно с любовью тянулся к Петру Васильевичу.

«Где он сейчас, хлопотливый, преждевременно поседевший товарищ Земляной? — подумал Владимир, возвращаясь из очередной прогулки по Высокому замку. — Может, сидит сейчас в низенькой, покосившейся от времени, продуваемой ветрами хате на околице Трудовача и вместе с секретарем сельского Совета думает думу?» Дошли до Владимира слухи, что в селе создали инициативную группу для организации колхоза. Подали заявления Дмитрий Болюбаш, Дмитрий Дикало, Павел Мокрый, Екатерина Болюбаш, Анна Мокрая… Хорошие люди — смелые, трудолюбивые, крепкие. Поняли они, что в колхозе — большая сила. От такой силы и схроны взлетят в воздух, как от взрывчатки.