Незримые твари
Шрифт:
Лицо с квадратной челюстью склоняется, чтобы показать камере искреннее, открытое выражение полной и абсолютной любви и удовольствия. Такое дежа вю. Точно с тем же выражением Манус смотрел на меня, когда спрашивал, получила ли я оргазм.
Потом Манус оборачивается, чтобы показать это же выражение Эви, а вся публика в зале смотрит в противоположном направлении, глядя на себя, смотрящих на себя, смотрящих на себя, смотрящих на Мануса, который улыбается Эви с абсолютной любовью и удовольствием.
Эви улыбается Манусу в ответ, красным контуром вокруг естественной линии растянутых в улыбке губ, а я -
Как же я могла быть настолько тупой.
"Пойдем кататься на лодке".
"Конечно".
Я должна была догадаться, что между Манусом и Эви все это время что-то было.
Даже здесь, лежа в постели в гостиничном номере год спустя после конца истории, я сжимаю кулаки. Я же могла просто посмотреть кретинский рекламный марафон и понять, что у Эви с Манусом были какие-то извращенные, больные отношения, которые им хотелось считать истинной любовью.
Ну, допустим, я смотрела его. Допустим, смотрела сотню раз, но ведь разглядывала только себя. Все та же история с петлей зацикленной реальности.
Камера возвращается к первой девчонке, той, что на сцене, и она я. И как же я красива. Демонстрирую с экрана удобство чистки и мойки кухонного комбайна, и как же я красива. Отщелкиваю лезвия из плексигласового корпуса и под проточной водой счищаю жеваные останки животных. И, Господи-Боже, как же я красива.
Бесплотный голос за кадром рассказывает, что кухонный комбайн "Ням-ням" берет мясные побочные продукты, любые, какие вы сможете раздобыть, - хоть ваши собственные языки, сердца, губы или гениталии, - прожевывает их, готовит, и выплевывает в форме пики, бубны или трефы на избранный вами крекер, чтобы накормить этим вас.
Здесь, в постели, я плачу.
Бубба-Джоан У-Которой-Отстрелена-Челюсть.
Все тысячи миль спустя, после самых разных людей, в чьих шкурах я побывала, история все та же. Вот почему, когда смеешься наедине, то чувствуешь себя дурочкой, - но зато обычно именно так остаешься плакать? Каким таким образом удается постоянно мутировать и мутировать, оставаясь все тем же смертоносным вирусом?
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Перенесемся назад в то время, когда я впервые выбралась из больницы, без карьеры, жениха или квартиры, и мне пришлось спать в особняке Эви, в ее родном доме, в котором она не любила жить, потому что ведь там было так одиноко: торчишь неизвестно где посреди джунглей, и никому до тебя нет дела.
Переключимся на меня, лежащую лицом вверх на кровати Эви, в первую ночь у нее, - и я не могу уснуть.
Ветер поднимает занавески: кружевные занавески. Вся мебель Эви - тот самый причудливый французско-провинциальный хлам, раскрашенный белым и золотом. Луны нет, но в небе полно звезд, поэтому все вокруг: дом Эви, розовые кусты, занавески спальни, тыльные стороны моих рук на покрывале, - все кажется черным или серым.
Дом Эви из того разряда,
Двери закрываются на ночь. Внутри живет кот. Когда разглядываю его, он смотрит на меня в ответ с тем видом, какой имеют иногда собаки и машины, когда говорят, что они улыбаются.
В полдень того же дня Эви по телефону умоляла меня выписаться из больницы и прийти навестить ее.
Дом Эви был здоровенный, белый с защитно-зеленого цвета ставнями, - трехэтажный плантаторский особняк с большими колоннами спереди. Колючий плющ и ползучие розы - желтые розы - обвивают нижние десять футов каждой большой колонны. Здесь представляется Эшли Уилкс за стрижкой газонов, или Ретт Баттлер, снимающий вторые рамы, но у Эви есть только низкооплачиваемые рабы-латиносы, которые отказываются жить в доме.
Перенесемся на день назад: Эви везет меня домой из больницы. На самом деле Эви - это Эвелин Коттрелл, Инкорпорейтед. Нет, серьезно. Ею теперь торгуют публично. Угроханные средства всех на свете. Коттреллы совершили частный вклад в ее карьеру, когда Эви исполнился двадцать один год, все родственники Коттреллов с их техасской землей и нефтью вложили серьезные деньги в то, чтобы Эви провалилась как модель.
Обычно ходить с Эви на модельные смотры и собеседования было тяжело. Я-то, понятное дело, получала работу, но потом арт-директор или стилист начинал орать на Эви, что, мол, нет, по его экспертному мнению, у нее не идеальный шестой размер. Обычно какому-нибудь помощнику стилиста приходилось вытаскивать Эви наружу. Эви кричала через плечо, что я не должна давать им обращаться с собой как с куском мяса. А должна взять, развернуться и уйти.
– Пошли они в жопу!
– при этом Эви уже орала вовсю.
– Пошли они все в жопу!
А я вот не злилась. Меня затягивали в этот замечательный кожаный корсет от "Пупи Кэдол" и кожаные брюки от "Хром Хартс". Тогда жизнь была хороша. Мне приходилось работать от силы три часа, может, четыре или пять.
В дверях фотостудии, прежде чем ее вышвыривали со съемок, Эви вруливала помощника стилиста в косяк, и паренек обрушивался к ее ногам. Потом Эви кричала:
– Можете все поцеловать меня в сладенькую техасскую задницу!
Потом она шла в свою "Феррари", где ждала от силы три, четыре или пять часов, чтобы отвезти меня домой.
Эви, эта самая Эви, была лучшей подругой на целом свете. В такие моменты она становилась забавной и язвительной, почти как будто у нее была собственная жизнь.
Ну допустим, пускай я ничего не знала про Эви и Мануса, про их полнейшую любовь и удовлетворение. Ну убейте меня.
Перенесемся в момент перед тем, как Эви звонит мне в больницу и умоляет меня: пожалуйста, не могла бы я выписаться и приехать побыть с ней дома, ей так одиноко, ну пожалуйста.