Незваный гость

Коростышевская Татьяна Георгиевна

Отправив восвояси столичную барышню, Григорий Ильич долго стоял у окошка. Проводил взглядом отбывающие приказные сани, оглядел открывающуюся взору рыночную площадь, привычно отмечая посты городовых и периметры обходов. Приказ ему достался не худший, рутина налажена, подчиненные, если и не сметливы, то вышколены на аккуратный военный манер.

С приказными документами Волков ознакомился еще вчера, предшественник оставил их в идеальном порядке, дела же сегодняшние — пьяная драка с участием уличной девки, обвес на базаре и прочее, внимания его вовсе не требовали. Мелочовка. С таким уловом ему лучше до старости в Крыжовене сидеть.

И поделом, будет за высокомерие расплата. Списал со счетов снулого идиота Самоедова, получай. Больше полугода на эти Змеевичи угробил, такие комбинации проворачивал, что любо-дорого, сеть осведомителей наладил, кого-то подкупил, кого-то запугал, знакомства нужные свел, и все прахом. И даже не это обидно, а то, что индюк Самоедов его переиграл. Да, это самое обидное. Что столица уездная Змеевичи, что Крыжовень для Григоря Ильича суть одно: провинциальная дырища. Его сюда направили, только чтоб в личном деле строчка про службу в Берендийской империи появилась — нехорошо это, из-за границы да в Мокошь-град под крыло к покровителю, измазаться сперва надобно, под своего попестреть. К несчастью для себя, был Григорий Ильич амбициозен до крайней степени, желал не просто так в столицу перевестись, а с победою, с раскрытием громким. В Змеевичах у него все для победы подготовлено было, хитрая многоходовочка с внедренным агентом, оставалось только мышеловку захлопнуть. Все прахом.

Волков отошел от окна, присел к столу; стеклянный сверток с навьими волоконцами лежал на зеленом сукне еще одним укором. И тут оплошал, не смог целого артефакта захватить. А все Попович, идиотка рыжая… Вмешалась, не пожелала четверть часа в сугробе тихонько полежать. «Ах, вы меня покалечили!» Да ударь он ее по-настоящему, от щиколотки месиво кровавое осталось бы и кости крошевом. Навсегда бы охромела, и поделом, не нужно лезть, куда не просят. В Змеевичах вот тоже, кошка глазастая, помешала гнев спустить, постового кликнула. Может, она демон, посланный Грине в наказание за неведомо какие промахи?

Волков усмехнулся, демонов он знал не понаслышке. Евангелина Романовна ни на одного из них не походила, для суккуба слишком проста, для прочих, напротив, миловидна. К тому же демонами становятся обычно чародеи, а Попович магией не обладает вовсе.

Не обладает, однако удивления сложившейся ситуации не выказала, как и испуга, будто носить под кожей опасную потустороннюю субстанцию дело для нее привычное. Берендийские репортеры столь сведущи?

Григорий Ильич потрогал пальцем стекляшку.

Странно. Очень странно. И не только это. Вечер третьего дня. «Вы, сударь, в драку полезли!» Позвольте, со стороны дракой их встреча вовсе не выглядела, до удара по щиколотке уж точно.

Волков встал из-за стола, вышел в центр комнаты, подхватил тросточку, стал припоминать.

Он был тогда зол, крайне зол, рыжая девица, помешавшая ему в Змеевичах, сызнова путалась под ногами.

Григорий сделал выпад.

Попович ушла с линии удара, изогнувшись в противоположную сторону. Случайность? Предположим. Они спорили, кожаные ботильоны барышни не замирали ни на мгновение, он шагнул к ней, она перенесла вес на другую ногу, развернулась на каблуке, неглубоко присела. Как Гриня раньше этого не заметил? Подножка не была случайной, а служила финалом боевой связки. Какое коварство.

Он плюхнулся на диван и расхохотался. Отчизна не переставала удивлять.

В дверь постучал вернувшийся Давилов, Григорий

Ильич позволил войти и выслушал доклад помощника.

— Выяснили, за какой надобностью Евангелина Романовна давеча в мою квартиру залезла?

Ответу не поверил. Влюблена, как же. То-то в бреду с милым другом любезничала. «Ты только хвали меня, Семушка, у меня от того крылья вырастают…» Какая пошлость! Семушка, поди, женат, вот им таиться и приходится. Но Давилова похвалил.

— Хорошо, Евсей Харитонович, допрос провели. Казенка моя за кем раньше числилась?

Регистратор зарделся, сообщил с преувеличенной четкостью:

— За приставом покойным, господином Блохиным.

Григорий Ильич ощутил под кожей головы ледяное покалывание, только что кусочек пазла со щелчком стал на отведенное место. Головоломки почтенного Джона Спилсбери пользовались в туманной столице огромной популярностью, констебль Волкав увлечения также не избежал, и мысленные свои упражнения стал представлять в виде складывания разрозненных деревянных фрагментов. Девица вломилась вовсе не к нему, после отправилась висельное дерево осматривать. Вот ее интерес. Степан Фомич Блохин, ныне покойный.

— Так это его вещи до сих пор в помещении находятся? — спросил Григорий Ильич фальшиво-добродушно.

— Так точно, ваше высокоблагородие. К вечеру ребята там все уберут и из отеля ваши пожитки доставят.

— В эту клоаку? — Давилов заметил наконец начальственный гнев, испуганно выпучил глаза, Волков же вскочил с дивана, продолжая орать: — Служители закона казенное имущество в помойку превратили! Неряхи, болваны, свиньи! На четверть всем жалованье снимаю с сегодняшнего дня.

Регистратор заморгал, возможно, готовясь плакать. Григорий Ильич поморщился и сказал уже спокойно:

— Наймите в городе уборщиков, пусть хлам разгребут, столяров с малярами, каменщика стену поправить.

— Ваше высокоблагородие, — взмолился Давилов, — позвольте своими силами все решить, ребята многие с женами да сестрами проживают, бабы порядок наведут. Только по карману не бейте.

— Что?

— Не нужно жалованье срезать, пожалуйста. И без того едва концы с концами сводим. Мы же не знали, вашбродь, что вам настолько неприятно будет. Степан Фомич с той стороны порядка не требовал.

Волков посмотрел на подчиненного.

— Займитесь, Евсей Харитонович, времени вам дам до вечера, справитесь — угрозы не исполню.

Переход от кнута к прянику воспринят был регистратором с радостью.

— Как прикажете! — Он собрался уже бежать прочь, но был остановлен:

— Давилов, отчего в квартире покойного пристава обыска не было?

— Указаний не поступало, — ответил чиновник и юркнул за дверь.

Григорий Ильич обошел стол, раскрыл дверцы архивного шкапчика, достал личное дело Блохина.

Указаний? А от кого они должны были поступить? Старшим в приказе номинально оставался Евсей Харитонович, как по классу, так и по должности, он решать должен был. Но коллежский регистратор предпочел и кабинет покойного начальства, и квартирку оного попросту запереть. Странно, очень странно.

Со второго этажа донесся грохот, там приступили к уборке.

«Что ж, Степан Фомич, настало время познакомиться поближе. Ваша смерть нелепая вполне может для меня тем самым делом оказаться, первой ступенькой в берендийской карьере. А то, что не по свежим следам идти придется, даже лучше: пыль улеглась, глаза не будет застить».