Незваный гость

Коростышевская Татьяна Георгиевна

— Едва чувств не лишилась! — Поцелуи дошли до локтя, и я выдрала руку, чтоб прижать ее к груди.

Толпящийся подле нас народ внимал легенде с восторгом, нравятся народу нашему любовные истории, отклик в душах находят. Чиков, поглядывающий через плечо, перебил громко:

— А вот и Гаврила Степанович, величество наше драгоценное!

Злонамеренное устное оскорбление императорского сана фраппировало только меня. Когда Бобруйский шел через залу, прочие гости расступались и кланялись. Купец действительно отыгрывал величайшую особу. Его свита на шаг отставала, даже супруга. Как же она подурнела с момента фотографирования у Ливончика! На карточке

была изображена молодая красавица, сейчас же по бальному паркету брела исхудавшая до прозрачности тень женщины. Плохо подогнанное платье, дорогое и модное, висело на ней беспомощными складками, блеклые волосы, причесанные и украшенные эгреткой с массивным камнем, казались седыми. А глаза! В них не было ничего — ни блеска, ни мысли, ни жизни. Мария Гавриловна, напротив, не изменилась нисколько. Плотная некрасивая девица, всем своим видом выражающая равнодушие и смирение. Третьей же спутницей Гаврилы Степановича оказалась актерка Дульсинея, жена Бархатова. Ее карьера, судя по всему, также пошла в гору, только по другому, если можно так выразиться, департаменту. Платье ее видела я две недели назад в витрине модного мокошьградского салона, розовый жемчуг с алмазной крошкой по подолу, жемчужный же пояс, розетки с бриллиантами, драгоценная канитель, накидка-болеро из страусиных перьев, закрепленная на одном плече.

Когда хозяин приблизился на приличное расстояние, Волков с достоинством поклонился.

— Гришенька! — Бобруйский обнял его по-свойски. — Тебя только дожидаемся, голубь наш сизокрылый.

Слуги, упредившие купца о прибытии Григория Ивановича, и про невесту донести не забыли, потому что вторичных объятий удостоилась уже я.

— Евушка, доченька, рад знакомству. Надеюсь, Крыжовень тебе родным домом станет.

В прикосновениях Бобруйский себя не сдерживал, прошелся лапищами по спине, задержался на том, что пониже, сминая турнюр, проверил упругость, остался, кажется, доволен, уж больно горячо засопел.

Я пролепетала:

— Ах, вашество, какая честь, — и, неловко повернувшись, попала коленом именно туда, куда следует целить господам, покушающимся на филейную часть надежды столичного сыска.

Извинилась, всхлипнула, переждала, пока пострадавший утрет слезы, и присела в поклоне. Грегори меня отрекомендовал, раскланялся с дамами, поцеловал ручки Нинель Феофановне и Марии Гавриловне, проигнорировав, впрочем, Дульсинею.

Бальный балаган продолжался. Некий ряженый господин громыхнул посохом о паркет и пригласил к столу. Бобруйский завладел моей рукой.

— Откушаем, детки, чем бог послал!

Мы с ним оказались впереди процессии и вошли в обеденную залу первыми.

Хозяйское место, куда меня влекли, было в центре стоящих буквою «П» столов. Подумав, что придется теперь отбиваться от страстных атак, я тяжко вздохнула, но покорно села, куда указали. Простоту обращения в обществе мог себе позволить лишь хозяин, прочие чопорно рассаживались соответственно разложенным среди сервировки карточкам. На моей стояло «Дуська», и ее немедленно выхватил слуга, другой рукой отодвигая стул для Бобруйского.

Есть хотелось до обморока, но было никак нельзя, барышням этого не полагается. Гаврила Степанович себя не ограничивал, ему-то что. Исполняющий обязанности столоначальника господин Чиков произнес тост, все выпили за возвращение крыжовеньского величества. Нинель Феофановна сидела по другую руку от мужа и смотрела в тарелку, будто на фарфоре сейчас как раз фильму показывали. Мария Гавриловна, оказавшаяся, разумеется, подле Волкова,

бросала на мачеху тревожные взгляды. Сергей Павлович тостовал без пауз, мы выпили за процветание, за любовь, за здоровье, за нового пристава, за его красавицу-невесту. Здесь пришлось встать и пригубить шампанского. С дальнего конца стола кто-то нетрезво потребовал поцелуя. Григорий Ильич поднялся, чтоб требование исполнить, но Бобруйский захохотал:

— Неча тут сиропить, в соблазн достойное купечество вводить!

Я пожевала капустный лист и сочла внедрение успешным. Господин Бобруйский относился к тому отвратительному типу посконных мизогинистов, которые женщину в принципе за человека не считают, посему разговоров со мною не заводил. Ну сидит рядом девица, и пусть сидит, и прочь уходить чтоб не смела. Она же только для демонстрации власти нужна, сизокрылому голубю Гришеньке показать, кто в городе хозяин. Нет, по коленке меня, разумеется, мазнули лапой ненароком, но без аффектации, навроде комнатную собачку приласкали между делом. Я даже протеста заявить не успела.

Внесли вторую перемену, горячее. Гаврила Степанович накидывался, как перед казнью, пил, не дожидаясь тоста, ломал руками запеченную птицу, неприлично чавкал.

«До танцев допросить его надобно, — подумала я, — после он уже вовсе не в кондиции будет».

И под прикрытием крахмальной салфетки извлекла из футлярчика «жужу».

— …что же Анна Гавриловна, — говорил Волков соседке.

— Не ко времени занедужила, — отвечала та, — еще в дороге на мигрень жаловалась, и вот… Маменьку ее болезнь немало тревожит.

Я медленно обводила взглядом сидящих за столом гостей.

— Полюбовницу новую привез, актерку. Там же, где и прочие, вскорости окажется, под фонарем или в овраге…

— Три тысячи ассигнациями на стол бросил и поджег…

— …пенькой торговать, а лошадиный рынок у Крыжи огородили, после полудня…

— Столичная штучка, представляет из себя всякое, а у самой из драгоценностей только колечко обручальное.

— Так перстенек непростой, гербовый. Видно, не за деньгами эта Ева охотится, а за…

— …заперли, чтоб Волков на младшенькую не клюнул.

— Да не на что там больше клевать, от Анютки-красотки ничего не осталось, на каких таких водах ее…

— …цена арлейского двухлетки…

Я вернула взгляд к девицам-сплетницам. Две барышни вполголоса беседовали украдкой.

— …папенька велел, — говорила сдобная блондинка с мелко завитыми локонами, — с визитом отправиться наутро, ну я и пошла, подруженька как-никак. Ну сели в гостиной, то-сё… Я давай расспрашивать, как оно там в заграницах, она отвечает будто через силу, расплывчато так, что-де везде люди-человеки и дома-жилища. Ни обновок никаких не показывает, собачку даже не ласкает. Ах, что за прелесть! Болонка мальтезе, шерстка белоснежная, носик черный, а уж егоза… Маркиза кличка, непременно и себе попрошу у папеньки мальтезе на именины.

Барышень я запомнила, но за разговором дальше следить не стала.

— …Фараония и скажи, — господин пошевелил кавалерийскими усами, — сто тысяч такое стоит.

— А барин? — У его собеседника на губу налипла крошка, он ее слизнул. — Заплатил?

— Ну, раз у нас нынче новый пристав, сам и рассуди.

— Однако.

— И шито-крыто все, кто может…

— Страшилу-то замуж пристроят, — карминно мерцали губы Мишкиной, — ежели барин что решил, по его будет.

— А рыженькую куда? — Юный ее спутник бросил мне страстный взгляд, пришлось улыбнуться. — Себе заберешь?