НФ: Альманах научной фантастики 35 (1991)

Осенью 1982 года в подмосковном Доме творчества им. А. С. Серафимовича, чаще именуемом Малеевкой, собрался 1-й всесоюзный семинар литераторов-фантастов и «приключенцев». Еще был жив мой друг и товарищ по руководству семинаром Дмитрий Александрович Биленкин. Мы разделили молодых фантастов, приехавших со всех концов страны, на две группы, у каждого из нас оказалось по тринадцать «семинаристов». Представляете, сколько было срочного чтения? На моем столе громоздились папки, наполненные космическими полетами, изобретателями жуткого оружия, добрыми пришельцами, странными

событиями в жизни людей. Семинар по литературному уровню был сильный. Пожалуй, самый сильный в последовавшей череде ежегодных семинаров в Малеевке и Дубултах. И он уже подходил к концу, когда — Биленкин попросил меня прочесть повесть В. Покровского. Я еле поспевал читать прозу своих подопечных, а тут чужая рукопись да к тому же и толстая, семь авторских листов. «Прочти, не пожалеешь», — настаивал Биленкин. Ладно, я, как мог, уплотнил и без того плотное семинарское время и пробежал повесть москвича Владимира Покровского. Это были «Танцы мужчин».

Меня обступило жестокое общество, охваченное эпидемией. Странная болезнь — импато поражает то одного, то другого обитателя фантастического города. Заболевших истребляют, отстреливают, как бешеных собак. Для этой цели созданы специальные вооруженные отряды — скафы. Скаф не имеет права ни на жалость, ни на родственные привязанности — его дело убивать. Это дело считается святым, ибо оно защищает общество от болезни. Грандкапитан скафов Мальбейер озабочен тем, чтобы эпидемия не утихала, чтобы полезность и необходимость отрядов его молодчиков была абсолютно бесспорной: государство погибнет без нас!

Но именно «святое дело» губит, деморализует общество, ибо бесчеловечность — это самая страстная эпидемия. Что же до болезни импато, то это, собственно, и не болезнь, а резкое выделение личности из бесцветной массы. Вместо долгой, тусклой, униженной жизни, принятой за норму, яркий всплеск таланта, созидательной активности, физической силы, даже внезапная способность к левитации. Трагический контрапункт: в момент полного развития способностей ты обречен, ты объявлен угрозой для общества и подлежишь безжалостному уничтожению. Ибо ты — нарушитель гармонии.

Ясно, о какой гармонии идет речь: о ровно подстриженном поле тоталитаризма. И уже сами защитники этой гармонии не выдерживают, «Мы не люди. Ужас, что мы делаем», — восклицает скаф Дайра, а сущности, погубивший собственного сына. «Все нужно наоборот!» — это позднее прозрение скафа Сентаури, убившего друга…

Повесть Владимира Покровского запомнилась с той далекой осени первого малеевского семинара. Стоит ли говорить, что она не могла быть напечатана в те годы, когда наши недремлющие «идеологи» усердно искали в фантастике крамолу, аллюзии и пресекали ее на корню, поощряя привычную серость.

К счастью, наступило время обновления, нравственного очищения общества от тяжелых завалов тоталитаризма. Вот и залежавшаяся в ящике стола повесть Покровского «Танцы мужчин» выходит к читателю. Однако какая странность; не могу отделаться от мысли, что Покровский как будто провидел некую страшную эпидемию, подстерегавшую человечество. Нет, не импато, конечно, а совсем другую. Вы понимаете, что я имею в виду СПИД. Пятьдесят миллионов инфицированных к 2005 году — жутковато ходит человечество в третье тысячелетие. Многие ученые считают, что СПИД порожден повысившимся уровнем радиации, это болезнь именно нашего злосчастного атомного века, она — антропогенна. Не дай нам Бог ополчиться на новоявленную чуму с жестокостью скафов…

Но это уже

другой разговор. Что же до повести Покровского, то, как утверждает всеведущая латынь: «Habeant sua fata libelli» («Книги имеют свою судьбу»),

В этом сборнике представлены в основном малеевцы — бывшие участники малеевских и дубултских семинаров. Все они — в разной мере, каждый по-своему — озабочены тревогами нашего переломного времени, осмыслением современных проблем. Испытанные приемы фантастики позволяют резко заострять эти проблемы, придавать им подчас гротескную форму.

В рассказе Эдуарда Геворкяна «До зимы еще полгода» сбывается пророчество старой женщины, когда-то пометившей на календарном листке, что такого-то мая выпадет снег. Снег действительно выпал, но только во дворе старого ереванского дома, и странный это снег: каждый обитатель дома оставляет на нем не следы своих туфель, а отпечатки, соответствующие характеру, тайным намерениям или даже судьбе. За мерзавцем-доносчиком тянутся отпечатки собачьих лап. За женщиной, мечтающей о гармонии и любви, — нотные значки. Что это — очередная фантазия Лирического героя рассказа? Если и фантазия, то с очевидным смыслом: нам, может быть, легче бы жилось, если б заполучили некое универсальное средство для выявления сущности человека.

«Мы не люди!» — стоном вырывается у скафа Дайры из повести Покровского. «А кто такие на самом деле люди?» — спрашивает оборотень из рассказа Виктора Пелевина «Верволки средней полосы». Умирающие деревни Нечерноземья — страшная беда нашего времени. Не от этого ли трагического социального запустения идет запустение человеческих душ, фантастически преломленное в свойство оборачиваться волком?

Пелевин — один из самых молодых и, думаю, перспективных малеевцев. Он из инструментария фантастики выбирает наиболее острые приемы. Вот в рассказе «СПИ» студент Никита на лекции обнаруживает, что не только его клонит в сон, но и все вокруг спят, и сам лектор читает с кафедры как бы во сне. Спят прохожие на улице и даже дружинники, с которыми Никита распивает бутылку, тоже спят. Сонное или, вернее, оцепеневшее царство, в котором люди если и бодрствуют, то просто механически повторяют раз и навсегда заученные действия.

Ну а если в оцепеневшем царстве сверкнет, как солнечный луч, доброта? В рассказе Андрея Саломатова «Клубника со сливками» ожесточившийся бродяга забредает в кафе, в котором царит милосердие. Тут и накормят, и напоят, и ночлег предоставят с ванной, с чистой постелью — все бесплатно. Вернее, есть одна плата за услуги: рассказать историю жизни. И вот это-то и оказывается самым страшным, настолько страшным, что бродяга поджигает филантропический пансионат.

Или вот рассказ Алексея Андреева «Страх». Благодетель-инопланетянин, исполненный добрых чувств к человеческому племени, поселившемуся в соседней долине, пытается лечить заболевших, у него же своя, неземная аптека, но люди боятся его животным страхом и принимают за злое божество.

Видимо, с благодеяниями свои сложности. Вот, может быть, Рефу, кибернетику из рассказа Егора Лаврова «Синтез», удастся выйти за пределы многомерного, четко регламентированного, холодного мира будущего — перенестись по энергетическому каналу в прошлое и спасти полудикое племя. Там, в примитивной жизни, завелся изобретатель — духовую машину придумал, двигатель какой-то. Учитель велит Олану, изобретателю, сломать машину, чтоб не мешала привычной счастливой жизни, а тот, хоть и слушает учителя, а все гнет свое, строптивец…