НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 15
Шрифт:
Я, и правда, переехал всего пару дней назад, поменявшись с профессором Волобуевым. Как только узнал он об этом? Вот что значит — писатель. Проницательный взгляд. Наблюдательность.
Откуда-то из жилетного кармана достал он лорнет, привычным жестом поднес к глазам и обвел все взглядом.
— Гарнитур-то у вас, кажется, чешский?
— Польский, — поправил было я, но тут только спохватился, с кем это я спорю, кому возражаю! — Впрочем, — говорю, — конечно, чешский. Совершенно верно, заметили.
— Очень мило у вас, — повторил он. — Даже несколько котильонно. Я бы сказал, напоминает Фурше. Вам нравится Фурше?
Нравится ли мне Фурше?
— Ну да, что ж это я! — Подосадовал он на себя и рассмеялся сердечно. Экий я, право! И то, откуда вам знать Фурше? Не сочтите мою неловкость обидной для себя. Впрочем, я к вам по делу…
Выразительное было у него лицо. Когда он говорил, на нем отражался, казалось, каждый нюанс, каждое движение его души. Не знай я даже, кто сейчас передо мной, я все равно почувствовал бы, что говорю с человеком необыкновенным.
Одно было обидно. Видели бы Новиковы, с кем сижу я, с кем разговариваю.
— Дело-то у меня к вам, право слово, пустяковое, — развел он руками. Волобуев, давнишний мой приятель, съезжая, запамятовал оставить мне адрес новой своей квартиры. А поскольку вы здесь, как бы вместо него, я и подумал…
Это надо же! Сижу вот и разговариваю. И с кем!
— Так что не соблаговолите ли сообщить мне новый его телефон? Весьма одолжите, — сказал и руки на груди скрестил, как на известной картине. Это-то, наверное, и навело меня на мысль.
Книгу я нашел в передней, на полке — старый экземпляр «Евгения Онегина», невесть как сохранившийся еще со школьных лет.
— В память о нашей, так сказать, встрече, — говорю, — не откажите, некоторым образом, подписать.
По лицу его снова прошла гамма чувств. Откуда-то из глубины сюртука извлек он белое гусиное перо, пальцем потрогал кончик, потом достал пузырек с чернилами, занес руку над страницей, задумался, зажмурился и размашисто подписал. Потом еще задумался и поставил дату.
— Вот, милостивый государь, получайте.
И стал помахивать книжицей, чтобы просохли чернила.
— Не примите меня за ретрограда, — пояснил он, как бы извиняясь, — но все эти новомодные ручки страх как меняют почерк. Право…
Я так был рад, что даже, кажется, не поблагодарил его. Ка-а-кой вид будет у Новиковых, когда узнают! Это им за цветной телевизор. Тоже мне, цветной телевизор!
Спрятал он перо, убрал пузырек, но почему-то все не уходил. Я подумал, может, чаю ждет. Мне-то не жалко.
— Так я насчет Волобуева, — напомнил он, — не обессудьте уж…
Дал я ему телефон, и он сразу стал прощаться.
— Разрешите откланяться. Не смею злоупотреблять долее вашей
Чаю ждать так и не стал. Да я и не предложил ему — может, спешит человек куда, может, новое произведение писать торопится.
А на другой день мне позвонил Волобуев. Я знал, что он непременно позвонит мне. И будет жаловаться насчет обмена. И худеть своим старческим голосом. И говорить, что я обманул его. И скандалить.
Правда, по телефону скандалить он не стал. Проскрипел только, что должен, мол, срочно повидать меня. И голос у него был, как у капризного ребенка. Я даже обрадовался — пусть приезжает. Покричит, попрыгает. Цирк будет.
Заявился он и, правда, злой. А мне-то смешно. Потому что я свои права знаю. И обратному размену все равно не быть.
Но начал он не по делу. Начал с того, что зачем, мол, я его телефон даю. Он меня не просил и разрешения такого мне не давал.
Я удивился даже. «Ну!» — думаю.
— Ведь, это же Пушкин, — говорю, — классик!
Это ж надо. Пушкина не узнал. А еще профессор. За что таким только деньги платят!
— Очень, — говорю, — стыдно вам быть должно, товарищ Волобуев.
Тогда он посмотрел на меня. Нехорошо так посмотрел, обидно. Будто вместо лица у меня что-то совсем другое увидел. Увидел и засмеялся. Мерзко так засмеялся, захихикал: «хе-хе-хе, хе-хе-хе!» — Значит, и правда, решили, что это Пушкин? Хе-хе-хе!
Отсмеявшись, даже слезинки мутные смахнул ладошкой. И, подкудахтывая и успокаиваясь, принялся растолковывать. Я и то не сразу понял — о чем он это.
— У нас, у психиатров…
У них, у психиатров, считается, что поведение человека есть результат характера. Если кто-нибудь, скажем, храбр, он будет вести себя соответственно. Если трус, то — совершенно иначе. Меняется характер, меняется и поведение; Это понятно. Но только к чему бы это?
То же и с почерком. Почерк тоже ведь результат характера. По почерку можно узнать характер. А когда характер-меняется, то меняется и почерк. Почему в юности он один, в зрелые годы — другой, в старости — третий?
Но тут начинается главное.
— А раз, так, то должна быть и обратная связь. Понимаете? Обратная связь, — и даже пальчик поднял, чтобы до меня дошло, что он сказал что-то очень умное.
Скажем, человек — трус. Боится ночью ходить по лесу. Но если он все-таки будет ходить ночью по лесу, то в конце концов он перестанет быть трусом. Изменив поведение, можно менять характер. То же и с почерком.
— Мы делали так. Брали группу испытуемых с чертами нерешительности. И заставляли их разучивать почерк какой-нибудь волевой: личности. Две-три недели, они занимались только этим, переписывали тексты и т. д. И знаете, что происходило потом?