Ни живые, ни мёртвые
Шрифт:
Я была готова взвыть от глупости этих слов.
– Я понимаю, если бы это был Кембридж, но один единственный институт в таком захолустье, как Равенхилл? Что ты тут такого нашла?
Мэри первая потеряла над собой контроль. Она вплотную подошла к моей кровати и с силой влепила мне пощёчину. Боль пронзила сразу, но я даже не пошатнулась, стойко сохранив и свой баланс, и своё душевное равновесие.
Пусть подавится моим равнодушием.
– Тебе не нравится?
– закричала женщина.
– Может, ты тогда и учиться
Я хотела ударить её в ответ, но меня остановил голос приёмного отца:
– Что у вас тут вновь случилось?
Канг казался растерянным и рассерженным одновременно: по напряжённой позе и суженным глазам можно понять, что он увидел оставшийся красный след на моей щеке. Но по своей мягкой натуре он не мог и не хотел накричать, остановить нас силой или даже словами. В таких ситуациях, как эта, - а таких было немало - Канг всегда чувствовал себя беззащитным, ведь понимал, что меня и Мэри невозможно помирить. Если она начинала ко мне приставать, то это неизменно кончалось очередной ссорой, ведь я сама никогда к ней не лезла, но всегда отдавала отпор. Наверное, узнай они мой характер до удочерения, никогда бы в жизни меня не забрали.
– Я не могу жить без английской культуры, без родного запаха страны.
– Мэри тут же уцепилась за мужа, словно утопающий за спасательный круг.
– Как же ты тогда вышла замуж за китайца? И жила в Китае несколько лет?
– я продолжала её провоцировать, совершенно наплевав на её чувства.
Ведь на сто процентов знала, что задену.
Боль, сожаление, страх - хотелось увидеть на лице Мэри ещё больше жалости к себе, хотелось довести её до сломленности, полной потери себя. Порой я забывала о своей цели стать добрее и давилась ненавистью к людям. Та копошилась в мозгу червями, сгрызала сознание через внутреннюю пульсацию, отдающей болью под хрустальными рёбрами, давилась едким запахом панической атаки, пробирающий до самых
костей. Ненависть, эта дама в грязно-сером, превращала кровь в ртуть, покрывала лёгкие известью и сжимала гортань под натиском костлявых рук безобразного бога.
О все семь грехов, от этого горючего чувства не лез в глотку даже хлеб насущный. И как же порой хотелось спастись от собственных дьявольских выродков, чьи голоса в голове оставляли за собой кровавое месиво.
– Это наша личная история, не нужно затрагивать границы, - Канг прижал к своему плечу плачущую жену и нежно поцеловал её в макушку.
Меня чуть не вывернуло наизнанку от этой картины.
– Зачем тогда постоянно затрагивать мои?
Мэри вырвалась из объятий мужа, но тот успел в последний момент схватить её за руку, чтобы она вновь не ударила меня.
– Какая ты неблагодарная, - бессвязно запричитала женщина с больным блеском в глазах, - какая ты глупая, какая ты заносчивая, какая ты непокороная, какая ты... не такая. Так было хорошо нам втроём, а ты...
– Родная, тебе пора отдохнуть...
– Канг осторожно взял её уже за вторую руку, разворачивая к двери, - и принять таблетки.
Мэри, вдруг резко успокоившись, лишь бессмысленно шептала, пока они медленно выходили из моей комнаты.
– Как же
Мэри постоянно всё повторяла. Слова, фразы, правила, случаи из жизни, проблемы, поступки. Она словно жила одним кругом, однообразными мыслями и неспособностью выбраться из собственноручно построенного цикла. Замкнулась, как электрическая цепь, но работала бесполезно, а порой и вредно - нет толка в её существовании. Мэри для меня была обычным человеком, который вызывал лишь нервирование. Порой она хотела надавить на жалость, силой оставить меня при себе, заставить любить и уважать. Но ничего из этого меня не волновало - просто сумасшедшая женщина, зачем-то забравшая меня из приюта.
А благодарность?
Ха, смешно.
Из одного ада в другой. Не вижу причин, за что можно сказать «спасибо», если меня постоянно губили теперь не физически, а морально. Еда, образование, деньги - это то, чего не было в приюте. Зато там я была морально свободна, особенно когда подросла. Здесь же меня всё время во всём упрекали и угнетали: не так сделала, поздно пришла, не купила еды, получила плохую оценку. Матушка каждый день выискивала, за что бы меня осудить, чтобы устроить разборки, заплакать и уйти пить таблетки.
Одно и то же. Осточертело выше крыши.
Неужели Мэри взяла меня из приюта просто для того, чтобы был объект всей вины? Или на удочерении настаивал её муж? Порой мне хотелось знать ответы на эти вопросы, а порой становилось плевать.
В приюте тоже не всё гладко было... из-за меня.
Я резко дёрнулась, когда в комнате послушался шорох.
Секунда. Две. Три.
Прислушалась.
Ничего. Точнее никого.
Слава Гуань Инь.
Это маленькое происшествие сподвигло меня начать собираться в институт. Выбрала наряд: чёрный пиджак с карсетом, подчёркивающим мою талию и грудь, классические брюки до колен, расшитые алыми драконами, поднимающимися до самых плеч, и длинные сапоги - они доходили ровно до того места, чтобы оставить полоску обнажённой кожи на ногах. Пусть не только грудь привлекает взгляды всех, но и нечто сокровенное. Подвела глаза чёрной тушью, слегка подкрасила губы красной помадой - красавица, даже несмотря на смугловатую кожу, которая сразу бросалась во внимание среди бледнолицых англичан. Воспоминания о Китае всё никак не давали мне покоя: жизнь там казалась куда счастливее, чем тут. Здесь, в Равенхилле, всё тусклое, замороженное, старое, зажатое в собственные оковы тайн. Там же, в Чэнду - модно, современно, ярко. Хотя бы красивая оболочка, и даже начинка не перчила. Там я ощущала себя... почти своей.
А здесь - чужая самой себе.
Одиноко? Пожалуй, что даже очень.
Ещё с того момента, когда я в пятилетнем возрасте попала в приют, я ощущала в себе глубочайшее одиночество. Будучи маленькой и начитанной девочкой, я решила назвать это своей хронической простудой души. Но температура не поднялась, а опустилась - одинокие люди, что доказано, на самом деле часто мёрзнут. Одиночество леденело у них изнутри, и не согреться ни одеялом, ни алкоголем, ни теплом чужого тела. Это своего рода вирус, потому что стоило только таким людям найти родную душу, как все болезни проходили в одночасье.