Ничего кроме надежды
Шрифт:
– Да, недаром мне не хотелось начинать этот разговор, – сказала она тихо, – ты просто не понимаешь меня... Как и я, наверное, тебя не могу понять, оно ведь двустороннее – наше непонимание... Действительно, наверное, все дело в разности опыта... Может быть, поэтому нас так и... не любят, боятся, не доверяют. Просто, понимаешь, у нас зрение теперь другое, в этом все дело. Что после армии-то собираешься делать, Сережа? То есть я понимаю – будешь учиться, но там же, где и думал? Благо, теперь у тебя и прописка будет ленинградская.
– Да
– Да, это тяжело, – согласилась Таня. – Пожалуй, тебе и в самом деле лучше пока не демобилизовываться.
– Сейчас и захотел бы, так не демобилизуют. Насчет Японии ничего у вас там не слышно, в высших сферах?
– А я туда не вхожа, в эти «высшие сферы». Япония, говоришь? Нам только этого не хватало – еще одной войны.
– Ну, какая это будет «война». Самураев мы с американцами разделаем как бог черепаху, это теперь для нас не противник. Но повоевать, возможно, еще придется, поэтому я пока никаких планов не строю. Если на Дальний Восток не ушлют, выпишу сюда своих, говорят, скоро будет разрешено...
Таня помолчала.
– Сережа, я... хотела бы спросить одну вещь, только обещай, что ответишь правду.
– Ну, обещаю, ясно. Чего бы мне тебе врать.
– Ты сказал, что с женой своей познакомился в Энске...
– Не «познакомился», а встретился, знакомы мы были раньше, но так... не близко.
– Я понимаю. Значит, встретился в Энске, когда приехал узнать обо мне. Ты был на Пушкинской?
– Был, конечно, я в Доме комсостава увидел твою надпись на стене, возле двери.
– И ты там с кем-нибудь из соседей разговаривал – на Пушкинской, я имею в виду?
– Да, там... была одна бабка, напротив, – нехотя сказал Дежнев.
– Прямо через улицу? О, это тебе повезло. – Таня усмехнулась. – И что же она про меня говорила?
– Говорила плохое, если тебе нужна правда. Конкретно пересказывать не стану.
– Конкретно не надо. Сережа, мне вот что хотелось бы знать... То, что ты там обо мне услышал, – это в какой-то мере повлияло на... встречу, как ты говоришь, с твоей женой?
Дежнев медленно покачал головой, глядя ей в глаза.
– Нет, Таня. Это не повлияло. Тут совсем другие обстоятельства сошлись, а это – не повлияло. Потому что я ничему этому не поверил, даю слово.
Таня, зажмурившись, часто закивала головой, спрятала лицо в ладони.
– Спасибо, Сережа, – проговорила она глухо, не поднимая головы. – Я больше всего боялась именно
– Нет, – сказал Дежнев. Ему очень хотелось сейчас рассказать про «другие обстоятельства», про Борькиного покойного братишку, про то, что вначале была жалость, ничего больше, остальное пришло потом, – но рассказывать об этом ей было нельзя, об этом он мог бы рассказать другу, но не ей, сейчас это было бы не по-мужски, было бы как попытка оправдаться, переложить на Елену всю вину за случившееся.
Таня продолжала сидеть опустив голову, он протянул руку – коснуться ее волос, плеча, – но не донес, отдернул, встал и прошелся по комнате, поскрипывая сапогами.
– Не знаю, впрочем, – сказала она вдруг, не глядя на него. – Может быть, совсем наоборот, так было бы легче... понятнее, во всяком случае.
– Что было бы понятнее?
– Ну, если бы ты там... поверил хоть на день, хоть на час! По крайней мере, хоть какое-то объяснение, а так... – Она шмыгнула носом, по-девчоночьи утерев его тыльной стороной руки, и отвернулась совсем, чтобы он не видел ее лица.
– Объяснение есть, – сказал Дежнев, – я могу все рассказать, если ты считаешь...
– Нет-нет, не надо! – Таня затрясла над плечом растопыренными пальцами. – Я ведь в общих чертах знаю – от Дядисаши. Одинокая женщина, вдова, потеряла единственного ребенка, конечно, трагическая история, кто же спорит. Но меня, Сережа, ты все-таки предал, будем уж называть вещи своими именами.
Дежнев медленно обернулся от окна, оттягивая пальцем ставший вдруг тесным воротник кителя.
– Предал? – переспросил он тихо. – Насколько понимаю, мы в равном положении, тебе не кажется?
– О, нет, – она тоже повернула голову и теперь смотрела ему в глаза. – Не совсем в равном, Сережа, у меня нет ребенка от Кирилла, нет и не могло быть, потому что я – представь себе – не была с ним близка. И вообще ни с кем, понимаешь? Потому что я иначе понимала то, что было у нас с тобой. Впрочем, ты не помнишь, конечно! Стоит ли таскать в памяти всякие глупости – например, как сидели тогда до утра в парке – если я чего-то не путаю, я еще сбежала в тот день с уроков, а ты спрашивал меня о шиповнике над могилой Изольды, смешно, правда?
– Откуда в тебе столько жестокости, – едва проговорил он побелевшими губами, – я все эти годы...
– Ах, конечно! Все эти годы ты был Тристаном, только обо мне и думал – «жди меня, и я вернусь», – Боже, как трогательно. Он шептал ее имя за минуту до атаки! Ну а то, другое, получилось как-то так, развлекся на досуге; с кем не бывало... а потом уж ничего не поделаешь – все-таки гвардии офицер, еще бы, у вас судов чести еще не ввели? Нет, ты не подумай, что я тебя осуждаю, нет-нет, все правильно, ты так и должен был поступить. Мне просто понять хочется – я-то куда для тебя девалась на это время?