Ничего личного. Дилогия

Малицкий Сергей Вацлавович

Лента махнула рукой вперед, где уже затягивалась свежими побегами узкая просека.

— Он тоже пошел к центру Мороси? — нахмурился Пустой.

— Может быть, — кивнула Лента. — Но здесь он явно не для того, чтобы наесться спелых ягод. Отправляемся! Волноваться не стоит: он нас здесь не ждал и, скорее всего, не ждет. Идти, конечно, здесь можно и в темноте. Но седьмая пленка и днем-то удовольствия не доставляет, а ночью тем более.

— А что с нею? — выпучил глаза Рашпик, — Что за пленка? Что там после сладости? Сухость? Горечь? Радость?

— Смерть, Рашпик, — обернулась Лента.

35

Меньше

всего Коркин хотел умирать. Именно теперь меньше всего скорняк хотел собственной смерти, хотя не раз случалось так, что он был готов к ней и даже желал ее, мечтая только об одном — чтобы переход из жизни в смерть был не слишком мучительным. Хотя еще его бабка-знахарка говорила, что боль и мучения — все это относится к жизни, а в смерти боли нет. Коркин слушал старуху и кивал, потому как в тот самый страшный день, когда ордынец распорол ему живот, он и в самом деле не почувствовал боли. Нет, она была в первое мгновение, а потом что-то щелкнуло в голове, поплыло куда-то в сторону, и боль осталась там, на сухой, политой кровью степной траве, а сам Коркин улетел куда-то далеко. И остался бы далеко, если бы не Рук, который вытащил его из бездны длинным и колючим языком. Что же там было? Просто темнота в глазах или что-то светлое и хорошее? Отчего он не помнит? Боль-то все-таки была. На третьей пленке он ее точно вспомнил, отхватил сполна, все вернул, что утаила от него почти уже случившаяся смерть. И вот — опять смерть. Пусть и мнимая, но одновременно и настоящая. Лента не шутила. Она никогда не шутила, Коркин это уже понял, и теперь, шагая за Пустым, подбрасывая время от времени тяжелый мешок на плечах и поправляя ружье, он думал только об этом. Разве только оглядывался время от времени, чтобы посмотреть на обиженное лицо Ярки.

На последнем привале, когда Лента сказала, что до пленки осталась еще одна миля, недотрога сняла с плеча лук и оперлась на него, ткнула его в траву, потому как садиться, после того как зеленые нитки травы поползли по лицу мертвой Твили-Ра, никто не решался. Лента увидела слабость Ярки, покачала головой и предложила ей выбросить и стрелы. Недотрога недоуменно подняла брови, дернула за рог лука и тут же отскочила в сторону. Старое, просмоленное и проклеенное дерево не только пустило корни и выщелкнуло ветви, но и выстрелило шипы.

— Ну как же? — растерянно прошептала Ярка, — Это ж Дерево, не железо!

— Прости, что не предупредила! — поклонилась ей Лента и, обернувшись к остальным членам отряда, добавила: — Деревянные приклады ружей и деревянные ноги, если у кого они есть, тоже способны к прорастанию. Грунта не нужно касаться!

— Да, — с опаской проворчал Рашпик. Подгоняемый Коббой, он успел-таки набить живот разнообразными фруктами и ягодой, которые и в самом деле росли на каждом шагу. — Так и сапоги из свиной кожи превратятся в двух маленьких поросят. И домик тут не построишь. Зато можно гулять и в темноте.

Сумрак, который опустился на полосу изобилия, не обратился кромешной тьмой. Лес светился. Сияли огнями капли росы, светились лепестки цветов, переливались вспышками грозди ягод. Где-то вверху начали вспыхивать радугой и высвистывать трели до того невидимые птицы, в просветах чащи забили крыльями причудливые

светляки.

— Ядовитые плоды есть? — в который раз спросил у Ленты Рашпик.

— Есть можно все, — ответила проводница, — но только здесь. Большая часть плодов прекрасно поедается и за пределами полосы, но часть может оказаться ядовитой или вызвать расстройство. Но ведь ты, воин, не набил карманы голубыми орешками со вкусом медовой карамели?

— Нет, конечно, — тут же раздраженно запыхтел Рашпик, опустошая карманы, — Но есть уже не хочется. Одно дело — просто орешек разгрызть, а другое — когда он тебе синеньким подмигивает!

— Идем! — оборвала причитания толстяка Лента.

Она двигалась бесшумно, и даже когда рубила зелень, затянувшую след тени Галаду, умудрялась не хрустеть, не трещать ветками, не хлюпать раздавленными плодами. Все это за нее делали Коркин, Филя, тот же Рашпик. Пустой, равно как и Ярка, и Рук, и Кобба, умудрялись двигаться так же, как и Лента.

— Я слишком толстый, — бухтел вполголоса Рашпик. — Она ж для себя проход рубит, а я толще: цепляюсь. И вообще пора бы уже и передохнуть. Отмотали столько миль по пустыне, да и отвык я пешком ходить. То ли дело на машинке. И куда мы идем? Нет, ну доберемся мы до этой базы, поругаемся со светлыми, получим от них по паре разрядов по заднице. Я знаю — я получал уже, когда поглазеть ходил еще к нашей базе. Что дальше? Пойдем к этой самой Бирту, которую никто еще не видел? Дойдем. Допустим, что там сидит тот самый Галаду. Ну Пустой его прикончит. А дальше? Дальше-то что?

— Тихо! — прошипела, обернувшись, Лента.

— Пришли, что ль? — не понял Рашпик.

— Тихо, — чуть громче повторил Пустой. — Подходите сюда.

Полоса изобилия кончилась. В один-два шага буйная растительность обратилась в повядшие заросли, а дальше, под ногами остановившейся Ленты, лежал сухой валежник и мертвые листья.

— Он прошел туда, — показала проводница на перевернутую черную листву.

— Что там? — нахмурился Коркин.

Ему показалось, что впереди, в десяти шагах, высилась черная стена. Настолько черная и непроглядная, что даже кромешная темень до нее казалась просто густыми сумерками.

— Седьмая пленка, — вздохнула Лента. — Одна из самых неприятных. Смерть.

— Из самых неприятных? — с усилием хмыкнул Рашпик, — «Как дела, браток?» — «Нормально, так, мелкие неприятности», — «Что за неприятности?» — «Да не стоит заморачиваться», — «И все-таки?» — «Да я умер, браток».

— Не смешно, — процедила Лента. — Я как раз эту пленку не люблю больше всего. Это очень неприятно — переживать смерть. Переживать смерть, не умирая. Не волнуйтесь, боли не будет. Смерти, впрочем, тоже. Надо сделать три Шага, и мы на той стороне. Потом еще пару миль пешком — и у нас будет сон под крышей и горячий ужин.

— В самом деле? — оживился Рашпик.

— Три шага! — повторила Лента. — На счет — раз, два, три, четыре. А теперь проверьте мешки и возьмите друг друга за руки. Крайним слева пойдет Кобба, справа — я.

— Я пойду крайним справа, — отрезал Пустой.

— Хорошо, — неожиданно согласилась Лента. — Держаться крепко, рук не выпускать. Слушать мой голос. Три Шага — и мы на той стороне. Если кто-то выпустит руки, мне придется за ним возвращаться. Я, конечно, вернусь, но потом этому кому-то непоздоровится.