Ничего личного
Шрифт:
— Брось, Серый, — усмехнулся он после едва уловимой паузы. — Вместе это ярмо на себя одели, вместе и потянем. Сейчас Юрий Юрьевич еще развернется, Снайл твой тоже не пальцем деланный. Мы их научим "делать деньги из воздуха"! В любой продолжительной игре выигрывает тот, кто лучше знает правила. А мы скоро начнем их устанавливать.
С этими словами он бросил на стол маленький
Красивой готической вязью золтом на белой поверхности было выведено:
"Досточтимый Закария Майнце!
Лорд–мэр Лондона имеет честь пригласить вас на аудиенцию в стенах Лондонского городского университета мая второго дня текущего года ровно в три часа пополудни.
С уважением,
Достопочтенный Гревиль Спратт, сэр, Ironmonger.
04.12.1988"
— Что это, Зак? — я не понял значения этого приглашения. — Что за кузнец?
— Это нынешний глава лондонского Сити желает, чтоб я предстал пред его светлы очи. Не кузнец, а торговец скобяными изделиями — так называется один из цехов Лондонской городской корпорации. Традиция для граждан Сити — принадлежать к какому-то цеху. Они все давно торгуют только воздухом и бумагой с разноцветными картинками.
— Зачем? Что от тебя нужно чиновнику?
Захар засмеялся и, сделав значительный вид, пустился в пояснения:
— Это не чиновник. Это символ. Это олицетворенная традиция. Флаг, знамя, фетиш. Каким чиновником может быть человек, избираемый всего на год? Это "посол мира" от лица финансовых кругов Лондона, понимаешь? В его власти только лишь доносить до масс решения своих хозяев. И все. Ну, еще носить красивую мантию и шапку. В общем, то, как мы представляли себе права английской королевы. "Царствует, но не правит". Кстати, даже она не может соваться на территорию Сити без подобного приглашения. Финансы не любят символов власти, они сами власть посильней любых символов.
— И зачем он тебе? Вернее, ты — ему?
— Жители Сити желают лично свести знакомство с восходящей звездой рынка.
— Они отследили твои последние операции?
— Нет, вряд ли они смогли увидеть даже четверть, — скривился Захар. —
Его настроение заметно приподнялось после того, как я "отдал" ему европейские капиталы. И, кажется, решение показать мне это приглашение возникло у него только что — после признания его очевидных заслуг. Потому что еще утром я не знал, что он собрался на эту аудиенцию. И в том будущем, что не началось, он мне о ней не рассказывал. Да и теперь — только в общих чертах: "встретились, поговорили, пустышка". Что там было на самом деле, я не знал.
— В общем, схожу, посмотрю, — продолжал Захар. — Вдруг чего полезное подвернется? Или кто-то полезный?
Ненавижу это чувство подозрительности, которое стало все чаще подниматься во мне. Раньше мне казалось, что достаточно "посмотреть в будущее" и я все буду знать, но Захар знал о моей тайне и знал, что если мне о чем-то не рассказать спустя десять или двадцать лет, то я ничего и не узнаю. Он научился бороться с моим предвиденьем. И это меня беспокоило, потому что я печенкой чувствовал какую-то недосказанность.
— Сходи, конечно, не стоит пренебрегать возможностями, — вслух я согласился с его желанием.
Оставшееся до его отъезда время мы проболтали о всякой ерунде вроде моего желания попробовать настоящих трюфелей, о которых столько слышал, и никогда не видел. Захар пообещал мне и черных и белых, но после возвращения из Европы.
— Но лучше бы, — сказал он, — съездил туда сам. Хороший продукт испортить — большого ума не нужно. А здешние повара в сравнении с тамошними — как плотники супротив столяров. Так что подумай.
Мы посмеялись над моими гурманскими ожиданиями, и Захар стал собираться.
И, кажется, с этого вечера все пойдет по–другому. Не так, как мнилось мне еще сегодня утром. Захар стал способен противостоять моему всезнанию. И куда это умение могло его завести — мне оставалось только догадываться.