Ничего неизменного
Шрифт:
Он и не пил.
Мисс дю Порслейн перелила содержимое своей бутылочки в бокал. Недоверчиво понюхала. Пригубила. Ее губы скривились в капризной, но милой улыбке:
— Кровь, конечно, свежая... — пауза весьма красноречиво намекала на то, что холодная кровь любой свежести уступает живой и горячей, — Мартин, здесь так многолюдно! Я знаю, что все эти люди принадлежат вам, но вижу, что вы тоже пьете из посуды. Это их кровь? — взгляд в переполненный по вечернему времени зал. — Ваших подданных?
— В том числе, — отозвался Мартин. Занозе показалось, будто зрачки его превратились
Или не показалось?
В эмоциях мисс дю Порслейн смешались любопытство и страх.
— Мартин, разве вы никогда не пьете живую кровь?
— Под настроение.
— И убиваете?
— Под настроение, — повторил Мартин. — И не здесь. Все люди Тарвуда нужны мне живыми.
— Да, конечно, я понимаю. Вам нужны души, — мисс дю Порслейн глубокомысленно кивнула. — Может быть, когда мы узнаем друг друга поближе, вы поймете, что мне можно доверять, что я умею контролировать себя и пить понемногу. Вы пьете живую кровь, поэтому знаете, как невыносимо тяжело лишиться такой возможности.
— Нет, — сказал Мартин. — Я не знаю. Меня такой возможности не лишит никто.
Заноза мысленно ему поаплодировал. А потом спросил у мисс дю Порслейн разрешения закурить, и под этим предлогом чуть отодвинулся от стола, чтобы лучше видеть обоих.
Лезть в разговор не хотелось, хотелось посмотреть, понять, что делает Мартин. Что делает мисс дю Порслейн и так понятно — ищет покровителя, вместо Хольгера. Скорее всего, ищет инстинктивно. Выбрала самого сильного и надеется на его защиту.
Страшно ей. Жалко ее. Но хоть и жалко, а все равно нужно, чтобы она боялась.
Кажется, именно это Мартин и делает. Пугает. У него неплохо получается.
Полумрак и тени были подходящими декорациями. Вспыхивающие желтым глаза, проблески клыков, длинные когти — все это казалось миражами, обманом зрения, игрой света. И все это казалось реальным. Заноза такого Мартина не знал, никогда не видел, чтобы тот демонстрировал свою не-человечность. Зато знал — Мартин говорил — что Лэа очень не нравится, когда он хоть как-то дает понять, что человеческого в нем только тело. Сейчас Заноза и за тело уже не поручился бы. Все могло быть настоящим: и зрачки, и клыки, и когти. И хватило бы совсем немного фантазии, чтобы увидеть, как тени на стене за спиной Мартина складываются в черные, гладкие крылья.
— Сеньор Мартин сегодня очень страшный, — шепнула подошедшая сзади Берана. Наклонилась, обняв за плечи. — Совсем не похож на себя.
Если б Заноза загодя не учуял ее запаха, вздрогнул бы, наверное.
— Сеньор Мартин всегда такой, — сказал он, — просто обычно скрывает.
— А она красавица. Где ты ее взял? Это же ты ее притащил? Девочки говорят, вы вместе вышли из номера, и номер был твой.
— Мы там были втроем.
— Это даже еще хуже. Сеньор Мартин женат, между прочим!
Познания Бераны в некоторых областях порой оказывались обескураживающими. Причем, они могли быть и обескураживающе малы, и обескураживающе велики одновременно. В одной и той же теме. Как сейчас, например. Девственница в свои восемнадцать, она воображала, будто все знает о любви, и для демонстрации познаний выбирала самые неожиданные моменты.
—
Мартин бросил взгляд на Берану. Та быстро выпрямилась и, отчеканив:
— Сейчас принесу, сеньор Мартин! — умчалась на кухню.
Только деревянные подошвы простучали по полу.
Когда Берана вернулась, мисс дю Порслейн уже рассказывала Мартину о себе. Считалось, что о Хольгере, но Хольгер в истории присутствовал лишь в качестве сюжетообразующего персонажа. Заноза почему-то думал, что мисс дю Порслейн получила афат против воли. Ошибся. Оказывается, сначала Хольгер захотел написать ее портрет. В процессе работы выяснилось, что у мисс дю Порслейн есть способности к живописи. Он стал учить ее, и только тогда, когда его очарование стало непреодолимым, предложил афат. Бессмертие. Вечную молодость и красоту.
Хитрая тварь. Тогда, четыреста лет назад, он не был таким наглым, как сейчас. Не был так уверен в своей безнаказанности. Хасан не ошибся: дайны Хольгера, исходя из того, что рассказывала мисс дю Порслейн, были дайнами убеждения, а не принуждения. Может быть, приказывать он научился позже? Так бывает. Мисс дю Порслейн могла получить дайны принуждения вместе с афатом — феи всем делают разные подарки — а Хольгер, наблюдая за ней, мог освоить их. И счесть более эффективными.
А дайны принуждения мешают дайнам убеждения. Считается, что они взаимосвязаны и дополняют друг друга, у них даже есть общее название: «дайны власти», но на деле они друг другу противоречат. Чтобы убеждать, нужно уметь встать на чужое место, понять того, на кого воздействуешь, почувствовать его и посочувствовать. Чтобы убеждать — нужно быть эмпатом.
Чтобы приказывать — нужно быть равнодушным. Помнить, что перед тобой не люди, не вампиры, не духи. Не разумные создания, а инструменты, существующие лишь для твоего удобства.
Поэтому дайны принуждения работают лишь с теми, кто слабее.
Поэтому дайны убеждения работают всегда.
— У меня была дочка, — мисс дю Порслейн вынула из вазочки ягоду, повертела в тонких, бледных пальцах. — Вы любите детей, Мартин? Я очень люблю. Я мечтала о ребенке, пока была жива, но Эрик… мой муж… оставил меня слишком рано. Море забрало его. И я до сих пор не знаю, погиб ли он, или потерялся в своих Индиях, остался навсегда в чужих странах, и умер там от старости. Я не знаю, церковь не знала, и мне не дали бы развод, даже если бы я попросила.
Она взяла нож. И сделала в клубнике надрез.
Впервые за все время разговора, Мартину стало интересно. Нет, не то, что говорила мисс дю Порслейн. Ему понравилось, как лезвие вошло в сочную, алую мякоть. Как красный сок потек по белой коже.
Заноза вытянул из пачки еще одну сигарету. Берана, которая, наплевав на обязанности — и, заодно, на приличия — уселась к нему на колени, во все уши слушала мисс дю Порслейн. И ни на клубнику, ни на Мартина не обращала внимания.
— Я знаю, как это бывает, — сказала она. — Мужья пропадают в море, военные моряки, и считаются пропавшими без вести. Поэтому семьям не платят пенсии.