Ничего себе Россия! (сборник)
Шрифт:
Этим летом ЖД в разгар сезона опять стала менять платформы, увлекшись идеей бесконтрольного садизма над невеликими людьми. В поезде голосом полузадушенного гоблина внезапно кто-то предупреждал: «На платформе “Солнечное” выход из первых двух вагонов», и люди паническими стадами бежали в начало поезда. «На платформе “Репино”, – меланхолически чеканил гоблин, – выход из последних трех вагонов» – и народы мчались в конец железного ада. Эдак всю дорогу.
Но бороться с этим витком измывательства Галина Михайловна уже не в силах. Зимой она живет на проспекте Маркса и сражается за то, чтобы в пешеходной доступности был хоть какой-то продовольственный магазин. Пока ничего нет – надо ехать остановок пять, стало быть, иметь постоянное дело с общественным транспортом. В зачищаемом
Галина Михайловна глубоко презирает администрацию города за, как она считает, лживость и корыстолюбие в сочетании с клиническим непрофессионализмом. Она слушает радио «Свобода» – но в этом году «Свободу» в Питере немножко ликвидировали, перевели на частоты, которых Галина Михайловна не знает. Поэтому слушать ей больше нечего, читать она не может (глаза), перемещаться в пространстве трудно (ноги). При малейшей возможности Галина Михайловна копается в большом саду, возится с цветами, которых у нее в изобилии. Оранжевый домик, стоящий в глубине участка, утопает в цветах: особенно хороша дорожка от калитки, обсаженная сладостно благоухающими в августе белыми и алыми флоксами.
Я снимаю полдомика и живу в тишине, подле старых вещей.
Недавно обнаружила залежи журнала «Новый мир» начала восьмидесятых годов. Там печатались известные советские писатели – Иосиф Герасимов, Юлий Эдлис, Анатолий Приставкин, Георгий Семенов и многие другие. Приятно было сознавать, что я носитель эзотерического знания, ибо нет шансов, что на свете еще кто-то возьмет в руки романы типа «Жизнеописание» или «Городской пейзаж» с их нечитаемым кошмаром вязких многостраничных описаний исчезнувшей жизни. Старались, каждый день садились за машинку или даже рукой писали. Не утруждая зад каждый день, таких эпосов не настрогаешь. Странные, болезненно работоспособные люди. Может быть, они и живы. Но этой литературы больше нет. И той литературы, что пишется сейчас, через двадцать лет не будет. Останется кто-нибудь абсолютно неожиданный, на кого и не подумаешь. Как остался от шестидесятых Венедикт Ерофеев. Кто-то, кто зад не утруждал, а взял да спел короткую песенку…
В моем полдомике нет никаких примет нового времени. Хорошо работается, отлично спится. Удивительное комаровское сочетание мифического величия и реального убожества держит весь организм в состоянии глубокого, но ограниченного контакта с действительностью. Это весьма неплохо для умственной работы. Я чувствую себя… впрочем, зачем изобретать эпитеты?
Я просто чувствую себя.
Господа, подвиньтесь! – А господа и не думают подвигаться
Недавно в Петербурге проходил конкурс композиторов имени Андрея Петрова. Конкурс себе и конкурс, с весьма солидным жюри (Тищенко, Слонимский и др.), с двумя секциями – академической и эстрадной. С одной стороны мэтры, богато декорированные своим прошлым, с симфониями, операми, знаменитыми песнями, с другой – конкурсанты, в основном, их ученики. Возрастного ценза на конкурсе не было, а потому в «эстрадной секции» победил… Анатолий Кальварский. Семидесятитрехлетний советский композитор, эстрадный классик, имя которого известно всем, кому вообще хоть что-то известно. Новых имен конкурс не открыл.
Между тем весь эфир страны забит ведь какими-то «песнями» нынешних, современных композиторов, и песни эти поются на «стихи» каких-то нынешних, современных версификаторов. Но они на конкурсы не ходят. Их жизнь, в отличие от жизни мэтров прошлого, происходит уже как бы в безымянном зазеркалье, и для того, чтобы стать Лицом, Именем, Фигурой, современному популярному композитору надо обладать дополнительными бонусами: оказаться братом популярного певца (случай К. Меладзе) или самому петь (Лагутенко, Земфира). Собственные достоинства музыкального текста недостаточны для популярности. Кажется, личности, вроде Андрея Петрова или Александры Пахмутовой, более невозможны. Композиторы должны смириться с этим и остаться подспорьем, материалом для настоящих,
То же самое смирение обязаны проявлять поставщики литературного материала для издательских «проектов». Они и проявляют, правда, всякий «негр» мечтает стать «белым» и бывает, это удается. Пересмотреть свое место в современной культуре, по идее, должны были бы и актеры, не претендуя уже ни на какое самостоятельное творчество, а упростившись до знаков режиссерского письма. Но, для видимости смирившись, актеры то и дело бунтуют, сооружают моноспектакли и сами организуют антрепризные бенефисы. Напрасно, но упорно настаивают на личных фамилиях и «бумажные критики» – хотя анонимное реагирование на все факты искусств в Интернете значительно превосходит их числом и оперативностью. А производители киношной муры настойчиво и отчаянно ставят свое имя перед титрами, как Феллини и Бергман, подделываясь под каноны авторского кинематографа.
То есть эволюция массовой культуры вроде бы ведет к полному разделению труда: за Лицами, Именами (которые по большей части сконструированы, придуманы как образ) стоят огромные безымянные коллективы подсобных работников. Но нельзя сказать, чтоб эти безыменщики согласились полностью на свое положение. Массы хотят диктовать культуре – и у них многое выходит. А вот чего-то главного не получается.
Это ситуация для нас довольно новая. Ведь романтическая концепция культуры, состоящая из гения и толпы, была лишь слегка преобразована в советские времена в плодотворное противостояние ответственного совслужащего и воспитуемых масс. Это тех же щей да пожиже влей. Какие бы зигзаги ни проделывала в советские времена идеология, формы и способы функционирования культуры не менялись.
Те же выставки, те же оперы-балеты, те же театральные и филармонические залы, куда собирается публика в поисках восторга от таланта, и пускай театр носит имя Ленинского комсомола или другого какого советского чудовища, там играют пьесы в нескольких действиях, а на подмостки выходят такие же, как и при царском режиме, артисты. Так же по вечерам раскрываются томики книг – хорошо, не Тургенев, а Фадеев, Симонов, Трифонов, так и что? Все они являются личными Именами и описывают с помощью тридцати трех букв алфавита простыми и сложными предложениями жизнь человека. Русская социальная революция именно в культуре и не совершила ничего принципиально катастрофического и нового.
Новое приходит только сейчас и, не умея еще объяснить себя, оглядывается на «романтическую», «господскую» культуру и глухо, тяжело мычит, пытаясь выразить свое с ней несогласие. Все формы и способы функционирования, все основные герои этой романтической господской культуры, которую делали господа, намеренно и твердо отделяя себя от толпы, новоприбывшему вроде как противны.
«Оно» знает: пока не будут сломлены механизмы культурного воспроизводства, полной победы и полного воцарения не произойдет.
Но сломать их пока что невозможно! Все культурные «линейки», запущенные романтическим типом культуры, действуют исправно. Ни одно свято место не пустует. Допустим, нет Чайковского и Рахманинова. Но есть Десятников и Мартынов, Карманов и Губайдулина, и они упорно пишут музыку, при всех новациях – традиционную, очерчивая и утверждая таким образом место академического композитора. Нет Станиславского и Мейерхольда. Но есть Додин и Фоменко, Гинкас и Женовач, и ареал театрального режиссера-автора спектакля по-прежнему обитаем. Нет Толстого и Чехова. Но есть Маканин и Пелевин, Петрушевская и Улицкая – и самогонный аппарат индивидуального литературного творчества пыхтит исправно. Вдобавок, все великие господа, которых как бы на материальном носителе нет, живейшим образом действуют в культуре (единственном на земле виде условного бессмертия). Они даже поживее живых будут – если вспомнить, кого больше читают и слушают, Чайковского или Карманова, Толстого или Маканина.