Ничейная земля
Шрифт:
— Я был все еще слишком опасен для них, да?
— Сам знаешь… Можно себе представить любую расстановку сил, конфигурации лучшие, худшие, вообще никакие. Существующая — определенно не самая совершенная, но не я ее выдумал, тебе известно, откуда она взялась, объяснять не надо. Но она есть. Есть, — повторил он, — и каждая попытка ее нарушить, подорвать стабилизацию может привести к опасным последствиям. Учитывая международное положение… особенно сейчас… И конечно, внутреннее. Достаточно только нарушить равновесие, как тут же будут приведены в движение левые силы и правые, главным образом, естественно, левые, и этими силами
— А сейчас управляем?
Щенсный как будто не слышал вопроса.
— Даже Вехеч и Пшемек отойдут от тебя. Даже они, хотя ты считаешь, что все еще держишь их в руках. Слишком уж сильным будет нажим, чтобы они остались тебе верны. Сейчас стабилизация очень важна для Польши, я думаю, что ты это понимаешь.
— Почему ты говорил именно о Вехече и Пшемеке? — спросил Вацлав Ян.
Слова Щенсного по-настоящему его обеспокоили. Он подумал о записке Юрыся и уже хотел было назвать его фамилию, бросить Щенсному обвинения в его смерти, но передумал.
До поры до времени.
В ответ министр только пожал плечами. Разве Вацлав Ян забыл о некоторых привилегиях и возможностях власти?
— Впрочем, — продолжал Щенсный, — зря я все это говорю. Ведь ты же не изменил своего мнения. А может, все же изменил?
Они смотрели друг на друга, на пустые чашки и рюмки, теперь уже ненужные, которые вносили беспокойство на металлической поверхности низкого столика. Вацлав Ян молчал.
— Изменил, изменил, — повторил Щенсный со вздохом.
И это был уже не вопрос, а утверждение.
Полковник пожал плечами. Неужели Щенсный еще не понял? Теперь он, Вацлав Ян, будет говорить.
Он знал, как необходима осторожность и что следует подбирать слова, но не думал уже о Щенсном; полностью погруженный в себя, он взвешивал это «сейчас» и «раньше», ибо в нем ничего не изменилось, и если он принял другое решение, то это произошло по необходимости, по вполне обоснованным причинам, которые его бывший товарищ и подчиненный должен был знать. Вацлав пальцами нащупал чашку и пододвинул ее на край стола, будто хотел одним легким щелчком сбросить на пол. Он начал говорить об иллюзорности тех моментов политического положения, которые Щенсный считал самыми важными.
— Единство? Стабилизация? Постоянство? Ерунда. Обман. Видимость единства. Мечты о стабилизации. Карикатура на постоянство. Страх и одиночество. Они повизгивают оттого, что боятся потерять свои посты. Подумай, Теодор (он впервые назвал его по имени), мы сейчас совершенно одни, нас никто не слышит… Что мы с собой сделали? Нет. Что вы сделали с Польшей? Я говорю «вы», но к тебе это отношения не имеет, ты ведь понимаешь… Загублена идея, которая лежала в основе нашей деятельности.
— Какая идея? — сухо прервал его Щенсный.
Вацлав как будто бы не слышал, но неожиданно начал говорить резко, быстро и взволнованно.
— Власть, которая потеряла все моральные и юридические основания, ибо вы не являетесь ни легальными наследниками, ни представителями народа. Такая власть не может существовать долго, не может принять никакого требующего смелости решения, стыдится себя, стыдится своего положения о выборах, хорошо, и моего тоже, но я не стыжусь, стыдится своих законов и того, что она должна держать людей за глотку. Министры этого правительства, люди высокого ранга, ругаются между собой и дома, среди близких, отрекаются от того, что делают на службе. Они
Голос Щенсного звучал устало и тихо. Он тоже положил руки на стол, между чашками и рюмками.
— Круто берешь, — прошептал он. — Круто. А раньше? А раньше, — повторил он, — когда ты стоял с ним рядом?
— Ты тоже.
— Я тоже.
— Мы все делали искренне, — сказал Вацлав Ян. — И были способны принимать великие решения.
— Великие решения! Негатив его воли!.. Боже мой! — Щенсный даже не скрывал своего разочарования. — А ЦОП [28] ? А наши усилия по перестройке и перевооружению армии? Действительно, в каком-то смысле негатив его воли. Его «не позволю!».
28
Центральный промышленный округ, его строительство было начато в 1936 году с целью уменьшения безработицы в центральных воеводствах Польши, кроме того, имел оборонное значение (отдаленность от западной границы). Большинство объектов ЦОПа к началу второй мировой войны не было закончено.
— Я запрещаю тебе…
— Как всегда! Ведь мы одни, Вацлав. Ты говоришь: нет программы, видимость единства. А какое единство может быть настоящим? Его создают, вводят в повседневный язык, потому что оно необходимо… И все это — иллюзия. Хорошо, сначала иллюзия, а потом эта иллюзия влияет на действительность, становится реальностью.
— Не обманывай себя, Щенсный.
— Страх… — Щенсный сыпал сахар в пустую чашку. — Ты свободен от него? Всегда был от него свободен?
— Да.
Щенсный долго молчал и смотрел на Вацлава Яна, словно видел его впервые.
— Я тебе не верю, иначе ты не ушел бы в отставку три года назад.
— После его смерти мы не могли допустить раскола.
— А сейчас? Ты утверждаешь, что он тогда назначил тебя, что такова была его последняя воля…
— Я докажу это.
Лицо Щенсного искривилось, что могло сойти за улыбку.
— Какое значение имеют твои доказательства? Лучше скажи, что ты можешь предложить?
Вацлав Ян молчал.
— Какую программу?
— В мае ты не спрашивал о программе.
— Извини. Тогда было совсем другое дело.
— Итак?
Было видно, что Щенсный с нетерпением ждет ответа.
— Себя, — сказал Вацлав Ян. — Я бы предложил себя.
Щенсный долго пережевывал этот ответ.
— Понимаю, — сказал он наконец. — Только ты один можешь это сделать. Конечно, теоретически.
— Да, — подтвердил Вацлав Ян.
— Чисто теоретически, — повторил Щенсный.
— Если бы я когда-нибудь что-то решил, — Вацлав Ян говорил в пространство, обращаясь к портрету маршала, висящему немного в тени, к его неподвижному лицу и слегка прищуренным глазам, — так вот, если бы такое случилось, то я не сделал бы этого, не услышав твоего мнения и совета, а также…