Ничья земля
Шрифт:
Блинчик хмыкнул.
— Мультик помнишь? Про медвежонка Умку? Тот, который белый медведь?
Плотникова кивнула.
— А твой суженый — был у нас умник, и звали его — Миша. Прямой ассоциативный ряд.
— У нас тогда в моде было придумывать друг другу клички, — сказал Сергеев.
— Как у бандитов? — спросила она с ехидцей.
— Господь с тобой, Вика! — рассмеялся Блинчик. — Тогда были в моде не бандиты, а революционеры. Это у них были партийные клички.
— А мы еще не понимали, — добавил Михаил, — что, в сущности — это одно и тоже.
— Меняются времена —
— Ну, а ты, Вова? — спросил Сергеев. — Как ты здесь очутился? Ты ведь у нас имел пропуск в московский бомонд. Причем тут Украина? Причем тут национал-демократы? Я и подумать не мог, что тот Блинов и ты — одно и то же лицо.
— А у нас Владимир Анатольевич лицо не показывает, он политик не публичный, — Вика выпустила в воздух тонкую струйку дыма и улыбнулась. — Телекамеры не любит, фотографов не допускает, журналистов не приемлет на молекулярном уровне. Да, Володя?
— Тебе-то грех жаловаться, Виктория, — возразил Блинчик, намазывая на маленькую гренку черного хлеба смалец, — от тебя не отобьешься. Ты у нас не журналист, ты у нас — голос свободы! Попробуй тебе отказать — ты сразу к Сидорчуку звонить. Тебе я интервью даю. Так?
— Так, — согласилась Плотникова. Но при этом глядела насмешливо, щуря свои желтые глаза.
— И не от дыма, — подумал совершенно не хмелеющий Сергеев, — совсем не от дыма. Просто интересно, откуда они так хорошо друг друга знают. И не очень любят. И совсем-совсем друг другу не доверяют.
— За что и предлагаю выпить, — провозгласил очередной тост Блинов. — Я встретил старого друга, а он оказался другом той самой Виктории Плотниковой. И это приятно вдвойне. Я даже тебе чуток завидую, Миша. Давайте, друзья, по семь грамм! За встречу и за красоту!
За встречу и красоту было выпито незамедлительно.
Сергеев отметил про себя, что все он не единственный, кто умеет пить за эти столом. Блинчик, скорее всего, был еще тот боец — с луженым желудком и печенью пропускной способностью три литра водки в час. При его работе иначе нельзя. И положение, и традиции обязывают.
Вика, как он уже имел возможность наблюдать за год их знакомства (связи, дружбы, любовных отношений, он еще сам не знал, как называть то, что было между ними) — тоже была не подарок, правда до определенного момента. Перевалив через разрешенную дозу, она становилась лицом страдательным, как в прямом, так и переносном смысле, но до этого было еще, ой, как далеко. Впрочем, все зависело от темпа. А стартовали они резво.
— А на Украину я попал давно, — сказал Блинчик, аппетитно хрустя соленым огурчиком, — когда родители вернулись. У отца что-то там, в столицах, не задалось. То ли он кого послал подальше, то ли его кто послал… В общем, закрыли выезд, потом выперли из Главка и если бы не его связи, поехали бы мы всей семьей на твой любимый Мангышлак или еще в какой Перезвездянск Иркутской губернии. А так — почетная ссылка. Сначала в Днепр, потом в Харьков, потом в Киев. В Киеве, на наше счастье, у отца был друг в ЦК, он папу и пригрел. Я перевелся из Харьковского Универа в Киевский на экономику. Успел поработать в КМО, у Чижа, и, когда мы вдруг осознали себя независимыми,
— Петя — это Сидорчук, — пояснила Вика, скрывая усмешку. — Петр Виленович. Его то ты знаешь. Слышал. Второй после Титаренко.
— Ага, — ухмыльнулся Блинчик благожелательно, — С Сидорчуком мы еще в Универе дружили, так и пошли дальше по жизни.
— И неплохо пошли, надо сказать, — прокомментировала Плотникова, — далеко. Они у нас были, как Чук и Гек. Как Атос и Портос. Как там у О’Генри — как мясо и картошка!
— Вика, — укоризненно заметил Блинчик, — ну, чего ты, мать, ехидничаешь? Ты сама Петю лет десять знаешь, не меньше. Он у нас мужик достойный, во всех смыслах. Причем тут Чук и Гек? Ну, дружим мы. Ну, бизнес у нас общий…
— Ты мне скажи, Блинов, — сказала Вика весело, — какой у депутата может быть бизнес? И у государственного чиновника? Ну, какой? Ты что — законы не читаешь?
— Не поверишь, мать, не поверишь! Не читаю! На хрена мне это все читать — я их пишу!
И Блинов расхохотался. Искренне, заразительно. Почти, как в детстве, когда кто-то рассказывал что-то веселое. Но это был смех сильного — очень сильного, уверенного в себе человека.
— Смех победителя, — подумал Сергеев, выискивая в лице Блинчика знакомые черты.
Они были, конечно, но, чтобы их увидеть — надо было присматриваться — словно через толщу чуть замутненной воды пытаться разглядеть что-то на дне реки.
— Учись, — сказала Вика, обращаясь к Михаилу. — Вот как надо рассуждать! Здоровый цинизм современного политика. А ты — носишься со своими принципами.
— Я не политик, — сказал Сергеев. — Я чиновник.
— Ну, это ты, Умка, загибаешь, — пророкотал Блинчик вальяжно, нагнувшись над столом, чтобы в очередной раз наполнить рюмки. — Хороший чиновник — всегда политик. Он готов к этому шагу — готов стать политиком. Он умеет ждать, анализировать, лавировать…
— И предавать, — вставила Плотникова.
— И предавать, — согласился Блинов. — Куда ж без этого? Это уже на инстинкте — как дышать. Но…
Он предостерегающе поднял палец.
— Только до определенного уровня. Нужно вовремя понимать, когда пора остановиться. А то, не успеешь оглянуться, а тебя уже нет. Есть и в этом деле свои тонкости. Но не будем о грустном. По семь грамм! За преданность идеалам!
— За чью? Твою, мою или Сергеева?
— Какая разница, Вика? За нашу преданность разным идеалам — они ведь у каждого свои!
— Мудрый ты мужик, Блинов, — сказала Вика, гладя пальцем насмешливо приподнятую бровь, — просто кладезь мудрости. За это грех не выпить!
И они выпили ещё.
Настроение, если честно сказать, было — никуда. Болело бедро, болело в паху, болел левый локоть, саднила губа. И щеку пекло огнем. Не человек — а сплошной синяк, покрытый ссадинами. Пока уровень адреналина в крови не упал, Сергеев шел по тропе, как молодой шерп по горам, чуть ли не подталкивая в спину шедшего впереди Молчуна.