Ничья
Шрифт:
– Степан, вы не знаете меня. Поэтому так говорите. Я тоже многое пережила, столько, что другому человеку и представить трудно. Я не подведу вас и не обижу Лизу. Позвольте нам общаться. Да и нельзя ее изолировать. Наоборот, пусть знакомится, дружит, ходит в гости.
– Ну, что ж. Хорошо. У вас в селе, видно, упрямство – общая черта.
– И это не самое плохое качество, – рассмеялась Елизавета. – Помогает преодолевать трудности.
Она, попрощавшись, вышла за калитку, а он все смотрел и смотрел ей вслед, удивляясь простоте и естественности здешней жизни.
Глава 12
Май,
Учитель рисования специально водил учеников в парк на пленэр, подарив детям возможность поработать на природе и создать живописное изображение сирени при естественном освещении.
В парке, с северной стороны за Домом культуры, находилось заветное место, гордость Александровки. Этот райский уголок, созданный лет двадцать назад учителем биологии, стал теперь местом паломничества сельчан всех возрастов. Специально высаженные кусты сирени разных сортов сводили с ума своими оттенками, тонами, ароматами: белая, фиолетовая, сиреневая, махровая, гладкая, лиловая, персидская.
А в сельских садах уже цвели плодовые деревья. Жужжали пчелы. Обновленная земля медленно, но верно, шла к лету.
Май – канун лета, и он старательно и добросовестно выполнял свою вечную работу: раскрашивал мир в яркие цвета, проливал землю дождями, удивлял своими причудами.
Баба Марфа, как бдительный часовой, стояла возле плетня, оглядывая дорогу подслеповатыми глазами. Ей было скучно: внуки еще на уроках, Ольга на работе, соседка Лиза, давно ставшая членом семьи, убежала в школу.
– Всем хорошо, у всех дела, одна я беспризорная, – хмуро шмыгнула носом старушка.
Она одиноко слонялась по двору, подолгу стояла у ворот, вздыхала и томилась бездельем.
Ольга, чтобы поднять свекрови настроение, часто шутила:
– Вы, мама, у нас как сторож, сразу два двора охраняете!
– Ага, – сердито отмахивалась старуха, – еще скажи, как цепной пес.
Ольга, подмигивая Елизавете, ухмылялась.
– Что вы, мама, я ж на вас, как на себя, надеюсь.
Баба Марфа терпеливо дожидалась лета. Во-первых, станет теплее, а она с возрастом стала чувствительна к холоду. А во-вторых, и это самое главное, закончатся занятия в школе, и внуки, наконец, станут все дни проводить с ней.
Старушка, тяжко вздохнув, глянула на дорогу и вдруг насторожилась. Засуетилась, подошла ближе к ограде, прищурилась, подняв руку к глазам, пригляделась. Она заприметила, что кто-то шел от перекрестка к их домам.
Марфа обрадованно поправила платок на голове, одернула толстую вязаную душегрейку, открыла калитку и поспешно шагнула за ворота. Там, облокотившись о неизменную палку, замерла, грозно свела брови, всматриваясь в приближающегося незнакомца.
Маленькая худенькая фигурка быстро двигалась и, наконец, бдительная старуха смекнула, что по улице идет девочка. Марфа сделала шаг вперед, и, дождавшись, пока она приблизилась, расплылась в приветливой улыбке.
– Здравствуй, милая. Ты к кому? Не к нам ли?
Девочка растерянно остановилась, и, качнув головой,
– Я в последний дом. Вот этот, с голубыми ставнями.
– А зачем тебе этот дом? Ты кто? – Марфа подозрительно нахмурилась.
– Я к Елизавете Алексеевне, – робко улыбнулась девочка. – Она меня позвала.
– Ну, если позвала, тогда ладно. А звать-то тебя как?
– Лиза.
– Ах ты ж, матерь Божья! – старуха истово перекрестилась. – Вот тебе раз! Так ты тезка нашей Лизы? Так другое дело. Ну-ка, иди сюда, садись на лавочку. Лиза-то еще в школе, все мается со своими учениками, суетится, волнуется. А ты подожди, не уходи. И мне веселей будет, мы с тобой поболтаем. А может, чаю хочешь?
– Нет, спасибо, – девочка смущенно присела на краешек лавочки.
Марфа подслеповато прищурилась, разглядывая свою гостью.
– Ишь, какая ты хорошенькая! Только больно худая. А чья ты? Я вроде тебя раньше не встречала, а к моим внукам дети со всего села прибегают.
– Мы приехали недавно. Я из Донецка.
– Ах, ты ж, милая моя, – сообразила, наконец, баба Марфа, о ком речь. – Ну, ничего, ничего. Теперь все у вас наладится. Люди у нас добрые, село большое. Видишь, какое раздолье вокруг, такого воздуха, как у нас, нигде нет. Тут тебе и река, и лес, и поле. Красота! Сколько лет на свете живу, а все никак не нагляжусь на просторы наши, – старушка тронула девочку за плечо. – Подвинься-ка, милая. Присяду рядышком.
Они сидели рядом. Детство и старость. Начало и конец. День и век. Несмышленость и опыт. Наивность и мудрость. Ветка и корень. Будущее и прошлое.
И эта кажущаяся несовместимость не только не отталкивала их, а, напротив, объединяла, сближала и давала возможность для долгого спокойного диалога.
– А я, Лизок, все одна да одна, – пожаловалась Марфа.
Девочка вопросительно взмахнула длинными светлыми ресницами.
– Почему, бабушка?
– Как тебе сказать? Годы. У каждого свои заботы, а я все брожу, пристаю с разговорами, отвлекаю.
Девочка обернулась к ней и по-детски прямо спросила:
– Плохо тебе одной? – Лиза протянула руку и погладила ее сутулой спине. – Не грусти!
Старушка, которую никто так искренне давно не жалел, схватила ее, обняла дрожащими руками и прижала к себе.
– Ишь, ты какая милостивая! Ангел мой.
– Смешная ты, бабушка, – довольно улыбнулась девочка.
Они еще долго сидели на лавочке. Марфа вспоминала далекое прошлое, ушедшую юность, погибшего сына. И Лиза, слушая ее, внезапно заплакала и стала рассказывать, что им пришлось пережить на родине: бессонные ночи, разрывы снарядов, гибель мамы и тети.
Так и сидели они, обнявшись, прижавшись друг к другу, по очереди вытирая горькие слезы. Марфа, утомившись, взглянула на небо.
– Ну, детка, а время, поди ж ты, перевалило за полдень. Что-то задерживается наша Лизавета. Знаешь что? А пойдем к нам. Хочешь, не хочешь, а обедать давно пора.
Лиза послушно встала, взяла старуху за руку и пошла с ней.
Елизавета вернулась домой часам к четырем. Не торопясь переоделась, устало повела плечами, невзначай глянула на календарь.
– Боже мой, неужели через три дня лето? Каникулы!